Луиджи Малерба - Итака навсегда

Конечно же, я еще займусь своей Итакой. Построю небольшой флот — не для войны, для торговли. Наши моряки будут плавать по морям Пелопоннеса и доставлять свои товары на самые отдаленные острова. В общем, землей займется Телемах, я же займусь морем.

Эвриклея взяла в свои руки домашнее хозяйство и с помощью прислуги наводит порядок и чистоту на кухнях и в кладовых, она позаботилась о запасах оливкового масла, оливок в рассоле и разных приправ, велела отмыть черные каменные жернова для помола зерна, приготовила сосуды для хранения меда и сушеных фруктов и еще промыла морской водой и окурила серой амфоры для молодого вина.

Телемах собрал людей, чтобы привести в порядок палестру, приказал починить дороги, выполоть сорняки и, где надо, перестелить мостовые и засыпать промоины. Все работают споро и весело и молят богов послать нам дождь, чтобы увлажнить землю. Молодежь, затянув пояса, отправилась в лес охотиться за роями диких пчел: громыхая медными тарелками их загонят на нашу пасеку. По ночам на горизонте виднеются праздничные огни, а с гор доносятся песни пастухов, которые, по слухам, пьянствовали три дня подряд.

После ужина, проходившего под звуки цитры и радостное пение Терпиада, мы с Пенелопой переглянулись и, стараясь не смущать Телемаха, поднялись из-за стола и направились в верхние покои. Певец, конечно, не упустил случая отметить это событие добрыми пожеланиями, от которых Пенелопа покраснела. Мы ускорили шаг и по лестнице поднимались уже бегом, спасаясь от неприличных намеков, которыми певцы обычно смущают молодоженов.

В сущности, разве это было не второе наше бракосочетание? Да, мы с Пенелопой стали другими. Приключения, кораблекрушения, страдания, одиночество, обман, а под конец ужасное кровопролитие оставили отпечатки в наших сердцах и на наших лицах, как ветры и ненастье оставляют отметины на камнях. После стольких недоразумений я старался убедить себя, что наконец Пенелопа — это Пенелопа, а Одиссей — Одиссей. Но не всегда простые вещи бывают доходчивы. Я чувствовал, что сомнения еще мучают Пенелопу, хотя она и пытается это скрыть.

Поднявшись наверх, мы задернули занавес, потом заперли на ключ дверь нашей комнаты, спрятавшись от внешнего мира.

Ложе, которое я описывал Пенелопе, стараясь доказать, что я — Одиссей, уже не соответствовало моим описаниям, его трудно было узнать под грудой шерстяных одеял и бараньих шкур. Время старит и людей и вещи, сказал я себе, но теперь мне надо поскорее найти способ забыть все горести, омрачившие мое возвращение на Итаку, и покончить наконец с этим невыносимым клубком лжи, который мне все еще не удалось распутать.

— Мы останемся в этой комнате безвыходно целую неделю, — сказал я Пенелопе, которая смеялась и плакала одновременно, пока я помогал ей распустить волосы и снять белоснежную льняную тунику. Наконец-то я увидел жену обнаженной, такой, какой я знал ее в те далекие годы на Итаке и какой представлял себе потом в воображении. После всех обманов и переодеваний мы, нагие, лежали на постели, и это была единственная правда, за которую я цеплялся, как человек, потерпевший кораблекрушение, цепляется за скалу. Да, была опасность, что я сорвусь и пойду ко дну у берегов своей Итаки, но теперь я спасен, хоть и весь изранен.

На лице Пенелопы было написано безмерное счастье, но из глаз ее все текли и текли слезы. Она продолжала плакать даже тогда, когда наши тела, отдаваясь друг другу, сплетались в позах, которые подсказывало нам наше желание и позволяли наши силы.

Наконец мы избавились от воспоминаний. Мы удовлетворяли все наши желания на ложе из ветвей оливы, которое скрипело под нами, как скрипит обшивка корабля в бушующем море. Одно желание порождало другое, а это другое — еще новое. Я входил в тело Пенелопы и выходил из него, и она без устали отвечала на каждый порыв сладострастия.

Мы не гасили в комнате огонь, чтобы видеть друг друга и взглядами усиливать радости любви. Пенелопа громко стонала от наслаждения, и эти стоны смешивались с криками чаек, которые радостно вились над дворцом, словно приветствуя наш новый союз и наши любовные игры.

— Хорошо, что крики чаек заглушают мой голос, — сказала Пенелопа, — потому что ты один должен слышать мои стоны любви, ты один, и никто больше.

Я посоветовала Одиссею не пускать на ветер воспоминания о своих приключениях, начиная с Троянской войны и кончая его возвращением на Итаку и нашим примирением после расправы над женихами. Одиссей принял мой совет с восторгом, и теперь, когда восстановлением города и работами в сельском хозяйстве занимается Телемах, он проводит много времени с певцом Терпиадом. Вместе они сочиняют стихи для двух поэм. Первая будет посвящена Троянской войне и воспеванию славных подвигов героев, которых, сказать по правде, Одиссей не очень-то жалует, а вторая — приключениям, выпавшим на его долю во время возвращения на Итаку, вплоть до нашей встречи. Вот уж где он сможет наконец дать выход своей страсти к выдумкам.

А почему бы и мне не совершить какое-нибудь приятное путешествие? Когда они закончат первую поэму, я попрошу Одиссея свозить меня в Египет. Я наслышана о чудесах этой страны, к тому же с тех пор, как мы поженились, я ни разу не покидала Итаку, ставшую для меня чем-то вроде тюрьмы. Разве одни мужчины имеют право путешествовать?

— Как трудно сочинять поэмы, — сказал мне однажды Одиссей. — Ахилл, Гектор, Агамемнон, Аякс — это герои, но кровь у них пресная, а моя поэма должна быть соленой, как морские брызги. Надеюсь, все будет как с речной водой: в реках она пресная, а влившись в море, становится соленой.

— Главное — факты, — сказала я Одиссею, — а не их толкование. Почему море соленое, мы не знаем, с нас довольно того, что оно соленое, и все.

Одиссей, конечно же, со мной не согласился. Он сказал, что у каждого факта есть свое объяснение, что он всегда стремится все понять, а когда ему это не удается, придумывает что-нибудь правдоподобное. Правдоподобие — это одна из сторон истины, считает он. Я не стала вступать с ним в спор, ибо тогда мне пришлось бы сказать ему, что, судя по фактам, Пенелопы он так и не понял.

Наконец пошли дожди. Они освежили воздух и напоили иссохшую землю. Все этому радуются, Одиссея же занимают только мысли о Троянской войне. Время от времени он покидает Терпиада и приходит поговорить о своей поэме со мной.

— Я убедился, что легче воевать, чем рассказывать об этом. Хотя нет, легче рассказывать о войне, чем участвовать в ней.

Одиссея мучает это противоречие между словом и делом, он неспокоен, но, к счастью, больше не заговаривает об отъезде, быть может, причиной тому зловещее предсказание Тиресия. Надеюсь, что говорить о событиях для него то же самое, что и переживать их. Похоже, эти две поэмы поглотили всю его энергию и неистощимую жажду рассказывать и сочинять.