Бямбын Ринчен - Заря над степью

Батбаяр поднял глаза от письма и вполголоса произнес:

— Важное сообщение! В ночь на семнадцатое число месяца Желтой змеи года Синей мыши пятнадцатого равджуна богдо-хан Джавдзанджамба-хутухта VIII скончался.

Гонец опустился на пол прямо у порога и беззвучно заплакал. Старый рассыльный, печатавший тут же на ксилографе обложки для канцелярских дел, услышав печальную весть, бросил работу, сиял с шеи четки и горестно всхлипнул:

— Бедный мой богдо!

— Что теперь с нами будет?! — громко вздохнул немолодой худощавый чиновник. — Я теперь даже не знаю, что писать на исходящих и входящих!

— По случаю кончины богдо-хана правительство объявило траур. Пока мы не получили новых распоряжений, пишите по-прежнему. Я прошу вас, уважаемый Цэмбэл-гуай, — распорядился Батбаяр, передавая чиновнику письмо, — известить сомоны о кончине богда-хана и о переходе всей власти к народному правительству.

Чиновник канцелярии зашептал молитву и дрожащей рукой принялся писать что-то. Гонец тихо удалился. Весть о смерти богдо-хана облетела хошуи молниеносно. В бывшем княжеском монастыре послышался звук трубы, дробь барабанов — монахи начали заупокойные службы. Рассыльный пошел в монастырь помолиться. Ламы объявили строгий траур и запретили убой скота.

Когда Батбаяр пришел домой обедать, Пагма зажигала лампады и благовонные курении.

— Что теперь с нами будет? — спросила она.

— Что будет? Да ничего. Богдо почил в бозе, народ наконец-то станет хозяином своей страны, — ответил Батбаяр и пододвинул к себе пиалу с чаем.

В хошунном управлении Батбаяра дожидался уполномоченный хошунного отделения китайской торговой фирмы "Тянь И-дэ". Едва Батбаяр вошел в канцелярию, как толстолицый купец в черном шелковом халате бросился ему навстречу.

— Осмелюсь выразить вам свое глубокое соболезнование по случаю постигшей вас тяжелой утраты, — затараторил купец. — Прошу прощения, что я осмелился явиться к вам в день великого вашего траура. По дело у меня срочное, не терпящее отлагательства. Мы сейчас переживаем некоторый застой в торговых делах. Ну и фирма… э-э-э-э… как бы это сказать… испытывает большие финансовые затруднения. Уважаемый председатель, вам хорошо известно, что мы старались поставлять нашим братьям монголам по мере своих скромных возможностей все необходимые товары. Но появление кооператива в хошуне отразилось плохо на наших делах. Совсем плохо! Стало два магазина, а покупателей ведь не прибавилось!

Заметив недовольный взгляд Батбаяра, купец залебезил еще больше:

— Я ничего не имею против русских и монгольских компаний, даже мог бы по сходным ценам поставлять им товары. Но нашей фирме угрожает банкротство. Расходы большие, а доход малый. Я хотел бы получить кое-какие старые долги. Разрешите вручить вам, главе хошуна, документ, который облегчит сбор долгов. — Китайский торговец с поклоном протянул Батбаяру бумагу. Батбаяр бегло просмотрел ее и возвратил.

— Если вы действуете, исходя только из интересов фирмы, и не задумываетесь, каким тяжким бременем ляжет на аратов выплата старых долгов нойонов, то я как глава хошуна не имею права так поступать. Народная революция аннулировала все неравноправные договора и долги.

— Но хошун должен выплатить долги!

— Вы ошиблись: обратились не к тому должнику. Ведь это Лха-бээл брал у вас в долг, с него и взыскивайте. Народное правительство не уполномочило меня возмещать долги нойонов.

— Значит, вы не хотите оказать мне содействие? Так я должен вас понимать?

— Совершенно верно.

— В таком случае я сообщу об этом, уважаемый начальник, в управление аймака.

— Сообщайте! — резко ответил Батбаяр. Торговец отвесил несколько поклонов и, пятясь, вышел из канцелярии.

Старый рассыльный с восхищением смотрел на нового главу хошунного управления, бесстрашно и категорически сказавшего "нет" торговцу, который многие годы держал в своих руках весь хошун.

Вечером, когда рабочий день пришел к концу и служащие канцелярии стали расходиться по домам, старик рассыльный догнал Батбаяра, оглянулся по сторонам и зашептал:

— Уважаемый начальник, я очень обрадовался, когда вы сказали, что не допустите, чтобы с аратов взыскивали старые долги нойонов. Но я беспокоюсь, как бы из-за этого отказа у вас не было каких-нибудь неприятностей. Этот Цэмбэл-гуай плохо к вам относится, он плохой человек.

Через несколько дней по всему хошуну разнеслась новость: Батбаяра отстраняли от должности и вместо него по приказу аймачного управления временно назначен чиновник Цэмбэл. А вскоре после этого между аратами хошуна был расписан долг торговой фирмы, о чем каждый сомон был извещен соответствующей бумагой. На Ширчина приходилось двадцать юаньщикаев. Цэрэн, узнав, что их обязывают выплатить долг нойона, заплакала.

— Двадцать юаньщикаев! Как же мы их выплатим? И почему мы снова должны расплачиваться за старые долги нойонов и тайджи?

— Мне не так уж и жаль этих денег, обидно за дедушку Батбаяра и труда своего жаль. Что поделаешь! Не расстраивайся, как-нибудь выйдем из положения. Десять монет у меня есть. Пяток овец продадим — вот и весь долг. Не одних ведь нас заставили платить, весь хошун платит, — утешал жену Ширчин.

— День и ночь ходим за скотом, как собаки, и вот изволь, плати чужие долги. Кабы на школу или в помощь деду Батбаяру, я бы и полстада не пожалела бы! О чем только думают в партийной ячейке.

Ширчин ответил не сразу. Он склонился над пиалой, молча гоняя чаинки. Потом достал из-за голенища трубку, набил ее табаком и, несколько раз глубоко затянувшись, тихо проговорил:

— Собрание ячейки, говорят, уже было. Члены партии все были против уплаты долгов нойона. Но Цэмбэл им ответил, что хошунное управление подчиняется не ячейке, а аймачному управлению.

— Я не могу поверить, чтобы наша народная власть заставляла нас платить долги! — воскликнула Цэрэн.

— И мне как-то не по себе, да ничего не поделаешь — бумага из аймака пришла!

На другой день утром Шнрчин отобрал пять овец пожирнее и погнал их к монастырю, где разместился филиал американской компании Смита, скупавшей скот и сырье.

Солнце клонилось к закату. Из-за сопки неожиданно выскочил автомобиль. Овцы, напуганные невиданной машиной, бросились врассыпную. Машина затормозила, шофер махнул рукой. С трудом справившись с упирающейся лошадью, Ширчин осторожно приблизился к машине. Водитель был в дэле из темно-синей далембы, в странной шапке, напоминающей старинный богатырский шлем. На шапке — матерчатая, выгоревшая на солнце блекло-красная звезда. Рядом с водителем в машине сидел молодой человек в мягкой шляпе, в светло-сером дэле, плотно облегавшем стройную фигуру. Глаза проницательные, живые, и весь он какой-то необычный. "Человек с огнем в глазах и сиянием на лице", — вспомнил Шпрчин слова древнего изречения.