Бямбын Ринчен - Заря над степью

Незнакомец учтиво поздоровался, и это тоже понравилось Ширчину.

— Впервые едем по этим местам, с пути сбились. Скажите, как ближе проехать в Ургу? — вежливо спросил незнакомец.

Выслушав Ширчина, он спросил:

— А вы куда путь держите?

Ширчин сказал, что едет платить долги хошуна фирме "Тянь И-дэ". Незнакомец нахмурился.

— В вашем хошуне все еще платят старые долги нойонов? — изумился он.

"Видно, хороший человек. Расскажу-ка ему все. Авось поможет деду Батбаяру, ведь он хотел только избавить народ от долгов", — пронеслось в голове Ширчина. И он принялся с жаром говорить о том, что накипело у него на, сердце.

— Вот оно что, долги взыскивают по распоряжению аймачного управления. Имело ли право аймачное управление снять выборного председателя хошуна и заставить вас платить долги нойонов, как вы думаете? — задал вопрос незнакомец.

— По правде сказать, в законах я разбираюсь плохо, но думается мне, не должны мы платить, раз правительство отменило.

— Правильно! Ну-ка скажите, как проехать в хошунное управление. Придется мне заглянуть туда. А овец обратно гоните.

— Но как же распоряжение? — растерянно спросил Ширчин.

— Распоряжение это незаконное. Вы же сами говорите, что, по-вашему, не полагается с вас чужие долги взимать.

— Но это только мы, араты, так думаем.

— И правильно думаете. Поезжайте домой, а я разберусь, что у вас тут делается. Бензина хватит? — спросил незнакомец водителя. — Тогда и раздумывать нечего. Едем! Да, чуть не забыл. Скажите-ка, как вас зовут? Ширчин? Ну, до новой встречи, Ширчин-гуай. Возвращайтесь домой и расскажите там всем, что народная власть от уплаты княжеских долгов освободила аратов навсегда.

Незнакомец приветливо кивнул, машина загудела, лошадь под Ширчином бешено рванулась в сторону, ему стоило большого труда удержать ее. Он долго смотрел вслед мчавшейся по степи машине и вдруг хлопнул себя по лбу: как же он не догадался спросить имя незнакомца?

"Должно быть, большой человек, коль разъезжает на машине!" — раздумывал Ширчин. Он повернул овец к юрте. Ему хотелось скорей с кем-нибудь поделиться своей радостью. Они не будут никогда платить долги нойонов. Но с кем же в степи поделишься? Летом в этих безводных местах ни души. Пустыня! Одни сурки да джейраны… Возле юрты Ширчина встретила жена.

— Ты знаешь, Цэрэн, долги-то ведь отменили, — поделился Ширчин своей радостью и рассказал ей о встрече в степи.

Ван-младший, слышавший рассказ Ширчина, сказал:

— Я уверен, мы об этом хорошем человеке услышим очень скоро. Наверняка большой человек…

И верно, очень скоро стало известно: в хошунном и аймачном управлениях побывал сам Чойбалсан. Он восстановил Батбаяра в прежней должности и отменил незаконное распоряжение об уплате долгов. А вскоре из хошуна в сомон пришла бумага за подписью Батбаяра. Старый председатель извещал в ней, что пленум Центрального Комитета Народной партии решил ввести с шестого числа шестого месяца, со дня третьей годовщины народной революции, республиканский строй. Летосчисление велось теперь с момента создания Монгольского государства, значит, шел уже четырнадцатый год [166] 1924 год. .

Над степью спускался теплый вечер. Багрянец заката медленно бледнел. На потемневшем небе одна за другой зажигались звезды. Но вот потянуло прохладой с реки. Откуда-то издалека донеслось голосистое ржание копя — очевидно, запоздалый путник приближался к табуну.

В стойбище Ширчина овцы и коровы давно уже улеглись. В сумраке ночи стадо напоминает россыпь кем-то разбросанных валунов. Над стадом бесшумно шныряют летучие мыши.

Душно. Войлочный полог в юрте откинут наверх. Вход в юрту выделяется в сумраке ночи светлым прямоугольником. Верный страж стада — овчарка — тихо поскуливает у входа. Из юрты доносится вкусный запах супа с вяленым мясом, приправленного диким луком и тмином. Летом редко так вкусно пахнет из юрты.

Сегодня у Ширчина в гостях старый Бор. Цэрэн ради гостя сварила на ужин мясную лапшу. Соблюдая монгольский обычай, ели молча.

Закончив трапезу, старик отставил пиалу, вытер платком палочки из слоновой кости и убрал их в ножны, где находился и большой нож.

Цэрэн поставила перед гостем эмалированный чайник с подогретой архи. По старинному обычаю Бор окунул в пиалу безымянный палец правой руки и брызнул на очаг. И только после этого выпил полную пиалу прозрачной архи, про которую говорят, что она в рот влетает золотой мушкой, а выходит могучим слоном.

Бор вытер седые усы, налил пиалу Ширчину и похвалил Цэрэн:

— Доброе вино. У тебя сохранилась золотая чаша Хамсуна? Дай-ка ее сюда. Мы выпьем из нее за здоровье деда Батбаяра. Недаром старики говорили: жив будешь — бальзама из золотой чаши напьешься. Вот и мы до светлых дней дожили.

Цэрэн достала чашу из сундука. Бор бережно погладил отполированную, оправленную в золото, потемневшую от времени чашу из человеческого черепа.

— Какого рода-племени был этот бедняга, как он кончил свои дни? Солдат Балдан однажды рассказал мне, что много лет назад лама-тибетец хотел сделать вот такую же чашу из черепа Насанбата.

— Дедушка, неужели это правда? — спросил пораженный Тумэр, который укладывался спать. — Нашего учителя На хотели убить?

— Не вмешивайся в разговоры старших, — строго остановила сына Цэрэн.

— Да, Тумэр. Это было очень давно, еще при маньчжурах, Навсегда ушло в прошлое то недоброе время. Вы теперь никогда уже не испытаете того, что довелось пережить вашим дедам и отцам.

Бор налил полную чашу архи, брызнул на очаг, приговаривая: "Да будет прочным лотосовое подножье нашего уважаемого председателя хошуна Ба", — и осушил чашу до дна. Он снова наполнил чашу архи и протянул ее Ширчину:

— Выпей и ты из этой чаши. Говорят; что такая чаша была еще только у князя Далай Чойнхор-вана. Многие поколения хранят ту драгоценную чашу. Сделана она из черепа Четвертого Далай-ламы. Его отец был знаменитый воин и охотник. Тибетцы объявили его сына перевоплощением Третьего Далай-ламы и увезли в далекую Лхасу, в западный монастырь. В то время им нужна была поддержка храбрых монголов, вот они и задумали посадить монгольского нойона на престол Далай-ламы. А к тому времени, когда отец Далай-ламы одряхлел, в Лхасе взяла верх другая придворная партия, те решили, что пора устранить Далай-ламу монгола. Приближенных лам, как водится, подкупили. Тибетские монахи падки на золото, самого Будду готовы десять раз продать. Поднесли они Далай-ламе чашу с ядом и сказали: "Вам, живому богу, лишний разок переродиться ничего не стоит — все равно что лишний раз переодеться. Ну, а мы, грешные, в этой жизни хоть раз насладимся всем тем, что приносит человеку богатство. За то, чтобы мы поднесли вам чашу с ядом, нам дали столько серебра и золота, сколько нам и во сне не снилось. Если вы живое божество, выпейте эту чашу, сжальтесь над нами, грешными, дайте нам возможность всласть пожить!" Бедняге с юных лет внушали: Далай-лама — это бессмертное перевоплощение божества бесконечного милосердия Авалокитешвары. Он взял да и выпил чашу.