Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Ну, Тансаг, и нагнали же вы страху на бадарчи. Удирает так, что даже шапку потерял, свалилась с дурной башки.

— Утратила я веру в лам. Да простят мне боги, если они есть на свете, но я не понимаю, как земля носит таких людей. Как услышала я, что этот Хамсум отнял у тебя кольцо, так и забыла в гневе наше святое правило: путника, кто бы он ни был, следует накормить и напоить, — вздохнула Тансаг. И вдруг вскрикнула: — Смотри-ка, бадарчи с перепугу и золотую чашу свою позабыл. Выходит, с процентами уплатил тебе за твое кольцо.

Цэрэн недовольно поморщилась.

— А что мне делать с этой чашей? Надо вернуть ее.

— Зачем возвращать? Лама потерял награбленное. Раньше старики не возвращали позабытые вещи, говорили: такая находка к счастью. Убери-ка чашу. Не бойся, бадарчи не осмелится вернуться за ней.

Вечером приехал Ширчин. Услышав, что злой бадарчи, когда-то наводивший страх на скотоводов, удрал, забыв драгоценную чашу, он громко расхохотался:

— Призраки прошлого! Кончилось их время. Сегодня мне караванщики из нашего хошуна, только что вернувшиеся из Кяхты, рассказали о похождениях Джамсаранджаба. Чтобы скрыть свои подлые делишки при белогвардейцах, хитрый тайджи сумел запастись документами, будто он создавал отряды ополченцев, которые освобождали Улясутай. Документы ему Лха-бээл выдал. По этим бумагам выходит, что Джамсаранджаб был чуть ли не главным вожаком партизан в нашем хошуне! С этими поддельными документами он устроился на работу в одном из северных хошунов и даже проник в ячейку Народной партии. Джамсаранджаб прикидывался сторонником народной власти, а на самом деле делал все, чтобы навредить ей. Однажды он заклеил плакатом дверь главного храма. Помните такой плакат? На нем нарисован толстопузый лама, который глотает целиком караваны, а богатырь — ему рот на замок. Приходят ламы совершать богослужение и видят — дверь заклеена плакатом. Двое из них оказались посмелее: взяли и открыли дверь — плакат и разорвался.

Джамсаранджаб заявил, что ламы умышленно испортили политически важный документ и приказал схватить их. Лам раздели до пояса и посадили поближе к очагу. Растянув беднягам веревками руки, их начали поджаривать на медленном огне. Джамсаранджаб добивался, чтобы ламы сознались в преступлениях против народной власти. Тела несчастных покрылись тяжелыми ожогами. Старый ключарь сознался, что плакат на дверях храма он видел, но принял это за шалость подростков и вместе с другим ламой распахнул дверь настежь, отчего картинка разорвалась надвое. "Хоть на десять тысяч кусков меня разрежьте, но я не могу сказать ничего другого. Никакого злого умысла у нас не было. Я — темный простой степняк, но напраслину ни на кого возводить не стану. За что вы мучите меня? Отпустите меня, я ни в чем не виновен", — вопил старый лама.

Хорошо, что в тот день в монастыре остановились наши караванщики. Ревсомолец Дава услышал стон. Ему сказали, что это следователь их хошуна допрашивает в юрте каких-то преступников. Он решил узнать, что это за преступники. Ламы отговаривали его, но парень не послушался. Уж больно знакомым показался ему голос следователя. Он подошел к юрте вплотную и заглянул в щелку. Глядь, а это не кто иной, как Джамсаранджаб, тот самый Джамсаранджаб, который набирал в его хошуне цириков в войска Барона. Парень в ту пору едва не угодил ему в лапы, как же ему было не знать этого белогвардейского вербовщика! Он побежал к товарищам и рассказал им обо всем. Узнав, что истязатель лам бывший унгерновец, лама, хозяин постоялого двора, начал просить караванщиков помочь освободить несчастных. По его словам, правительственный уполномоченный по аймаку находился совсем рядом, в хошунном управлении. Да не хватило духу у лам пожаловаться: уж больно грозен показался им Джамсаранджаб. Если пытает людей огнем за разорванный плакат, что же ждет тех, кто осмелится пожаловаться на него?

Ну а Дава парень смелый. Дайте, говорит, мне коня порезвее, в один момент слетаю. Не позволю, говорит, врагу народа доверие у аратов подрывать к нашей власти. Привели ему коня, да такого, что пятьсот верст в день проскачет, не свалится. Но конь, а дракон. И парень помчался. Уполномоченный уж было собрался уезжать, но парень успел его захватить и рассказал все по порядку.

Выслушав рассказ Давы, уполномоченный тут же приказал освободить лам, а Джамсаранджаба задержать, Назад Дава помчался уже не один, а вместо с нарочными от уполномоченного. Они тотчас освободили несчастных, а в юрту вместо них посадили самого Джамсаранджаба. Вскоре уполномоченный и сам прибыл. Он устроил Джамсаранджабу очную ставку с караванщиками, и те признали в нем того самого тайджи, который при маньчжурах заставлял их платить за его кутежи долги ростовщикам. Дознались, что документы у Джамсаранджаба поддельные, а все его партизанские подвиги — чистый обман.

Караванщики рассказали со всеми подробностями, как Джамсаранджаб при автономии всякими неправдами получил звание гуна, потом переметнулся на сторону гаминов, получил от них звание бээса, а при Унгорне насильно загонял людей в ратники к Барону и посылал их воевать против Народно-освободительной армии Сухэ-Батора и Чойбалсапа.

Среди караванщиков оказался кое-кто из бывших крепостных Джамсаранджаба. Они-то и рассказали все о своем бывшем господине.

Уполномоченный записал показания свидетелей, которые скрепили их отпечатками пальцев. А потом он собрал всех аратов и лам, оказавшихся в ту пору в монастыре, и рассказал им, как благодаря бдительности ревсомольца разоблачен враг народной власти. А в заключение поблагодарил караванщиков, и особенно Даву.

Дава показал себя молодцом. На собрании он выступил и сказал, что как ревсомолец и ввредь будет верно служить народу. Дава напомнил наказ Сухэ-Батора: защищать и хранить как зеницу ока свободу народа от иностранных захватчиков и монгольских ханов и нойонов.

— У народа глаза открываются. И теперь никакие Джамсаранджабы и Хамсумы не могут помешать этому, — заключил Ширчин.

Старый арат, неуклюже шагая — как и всем наездникам-степнякам ему привычнее было сидеть в седле, а не ходить пешком, — подошел к Батбаяру и протянул ему пакет.

Заметив, что гонец явно чем-то расстроен, Батбаяр, как водится, спросил, все ли благополучно в его стадах и кочевье. Не годится сразу спрашивать, что за печаль у человека на душе. Потом он разорвал пакет и нахмурился: вместо красных линий, между которыми обычно пишется текст, он увидел синие линии, что означало траур. Все, кто был в хошунном управлении, затаили дыхание: кто-то из больших людей умер.