Бямбын Ринчен - Заря над степью

Перед тем как лечь, дзанги снял с шеи серебряную ладанку с талисманами и, помолившись им, поставил их на маленький столик перед божницей.

Цэрэн положила в кадильницу горящие угольки, подула на них и передала ее дзанги. Старик бросил на угольки щепотку благовонных трав, прочитал про себя молитву и покадил вокруг себя. Затем передал кадильницу жене. Она повторила обряд и протянула кадильницу Цэрэн, чтобы та поставила ее на место. Только после этого все улеглись спать.

Стало тихо. Лампадки перед бурханами одна за другой гасли, продолжала мигать только большая медная лампада. В юрте слышно было лишь похрапывание спящих людей да легкое потрескивание фитиля в лампаде.

Полуодетая Цэрэн тихонько выползла из-под овчинной шубы, бесшумно подобралась к шкафчику с фигурками божков, быстро схватила что-то и снова юркнула под шубу, словно проворная ящерица, спрятавшаяся от опасности под камень… Вскоре погасла и последняя лампада.

Утром Ширчин помог Цэрэн выгнать овец на пастбище. Цэрэн вытащила из-за пазухи бумажный квадратик с тибетскими знаками заклинаний и рисунками и протянула его Ширчину.

— На, надень! Это редкий талисман. Если ты будешь носить его, тебя никакая пуля не возьмет. Ночью, когда все спали, я его вынула из шкатулки дзанги. А вместо него положила свой простой талисман. Смотри, никому не говори об этом! Узнают — худо мне придется.

Ширчин с радостью принял из рук девушки чудесный талисман и, спрятав его в кожаный мешочек, висевший у него на груди, смущенно прошептал:

— Какая ты хорошая, Цэрэн! Если я вернусь с войны целым и невредимым, со славой и больше ни от кого не буду зависеть, тогда… согласишься ли ты тогда стать моей женой, Цэрэн?

Девушка вспыхнула и тихо, но твердо ответила:

— Да.

— Ширчин! Тебя дзанги зовет, — послышался голос хозяйки.

Ширчин вошел в юрту. Дзанги, надев большие китайские очки, водил кисточкой по бумаге.

— Вот тебе лист, по которому ты до самой хошунной канцелярии Лха-бээса будешь получать подводу бесплатно. До уртона доберешься на моем верблюде. А потом вот что: ты слишком молод, в походах еще не бывал, верблюды тебе будут только помехой. У тебя и седла-то нет. Так что вместо верблюда я решил дать тебе седло. Оно тебе нужнее. Если вернешься из похода со славой и добычей, вернешь мне новое. Ну а если и не вернешь, я не буду в обиде. Дуйнхар сейчас как раз находится на уртоне. Он даст тебе двух коней… Цэрэн, проводи Ширчина до уртона и приведи верблюда обратно. Найди Дуйнхара и передай, что я велел ему дать Ширчину двух лошадей. А ты, старуха, приготовь Ширчину еды на дорогу. Да накорми его перед отъездом как следует.

Когда Ширчин уезжал, дзанги, улыбаясь, спросил:

— Ну, а что же сказать твоему братцу? Что ты не только сам не просил освобождения от армии, но, наоборот, сам, несмотря на все мои уговоры, захотел туда пойти? А может, сказать ему, что это я приказал отправить тебя в армию? Ведь так или этак, я все равно виновным окажусь! Задрал волк овцу или не задрал, все равно его костят на чем свет стоит. Так и твои родичи — что бы я им ни говорил, будут думать, что это я заставил тебя пойти в армию.

В разговор вмешалась жена дзанги.

— Да не мучай ты парня. Можешь сказать его брату, что он пошел в армию по моему настоянию. Ну, дорогой Ширчин, от всей души желаю тебе доброго пути. Да хранит тебя Будда и гении-хранители!

Два больших верблюда упрямо не желали лечь, хотя Ширчин и Цэрэн тянули их за узду. Наконец кое-как удалось справиться с непокорными животными, и путники двинулись к уртонной станции. Верблюды шагали бок о бок, слышно было, как они скрипят зубами.

Кругом, сколько видел глаз, расстилалась необъятная степь. На снегу темнели бесчисленные следы копыт. Из-под снега торчали метелки жухлой прошлогодней травы, и от этого степь казалась подернутой желтоватой дымкой. Желто-коричневые верблюды да сарычи, подкарауливавшие у нор мышей, яркими пятнами оживляли беспредельную равнину погруженной в зимний сон степи.

Ширчину было приятно ехать рядом с Цэрэн. Он все время держал теплую руку девушки в рукаве своего дэла и время от времени украдкой поглядывал на дорогие черты смуглого и чуть обветренного лица. Радостно было ехать вот так — плечо к плечу с любимой по безмолвной степи, ехать навстречу будущему, полному надежд.

— Эй, Шамба! Где ты там? Принимай нового цирика [124] Цирик — солдат монгольской армии. .

— Что такое?

— Полковник прислал новичка в твою десятку.

Из прокоптелой, грязной палатки вышел заспанный солдат в овчинном тулупе и, глядя прямо в лицо Ширчину, спросил:

— Где он? А предписание от полковника Джамсаранджаба есть?

— На, вот тебе предписание, принимай в свою заячью десятку нового богатыря, — подтрунивал солдат.

— Где, где богатырь? — Из палатки выскочили пятеро здоровенных парней, одетых в рваные дэлы.

— Вот так богатырь! Ха-ха!

— Хо-хо-хо! Ну, ребята, теперь улясутайскому правителю конец. Где ему устоять против этакого воина!

— Э, да он точь-в-точь Джагармижид-хан [125] Джагармижид-хан — былинный герой. , у которого рот был величиной с овраг!

насмешливо пропел слова известного сказания здоровенный солдат и, обхватив Ширчина сильными, точно железные клещи, руками, как младенца, легко снял с коня.

Ширчин вспыхнул, точно огонь, коснувшийся сухой хвои. Он вспомнил борцовский прием, которому его научил еще Батбаяр, в одно мгновение подмял здоровяка и уселся на него верхом.

Солдаты хохотали. Поверженный верзила беспомощно задрыгал ногами и, сверкая ослепительно белыми зубами, захлебываясь от смеха, крикнул:

— Сдаюсь!

Его полное лицо дышало таким добродушием, что на него невозможно было долго сердиться, и Ширчин отпустил его.

— Смотри-ка, знать, недаром говорят: молодой пес зубаст, а молодой парень удал. Возьмите этого героя в свою палатку. Место у вас небось найдется, — предложил Шамба старому седому солдату, вышедшему из маленькой палатки, которая обычно использовалась для гостей.

— Ну, ясное дело, найдется. Ты, сынок, не сердись на этих ребят. Делать им нечего, вот они и бесятся от скуки. Ну заходи, давай пить чай. Только знай, что еда у нас скудная. Вот возьмем Улясутай, тогда заживем. Должно быть, от сиротской доли в армию голым пошел? — спрашивал Ширчина словоохотливый солдат.