Бямбын Ринчен - Заря над степью

А спекулянт, притворившись пьяным, еще и обсчитает осоловевшего охотника.

В одном из таких рыночных трактиров сидел высокий широкоплечий русский старик. Ловко орудуя палочками, он с аппетитом ел приготовленную по-китайски мелко нарубленную баранину. Вдруг он бросил палочки и с радостным возгласом "Батбаяр!" встал и пошел навстречу рослому старику монголу, за которым в помещению ворвалось целое облако морозного воздуха. Снимая с усов льдинки, вошедший сперва не мог ничего разглядеть: глаза еще не привыкли к полумраку трактира, окна которого были затянуты промасленной бумагой.

— Иван, дорогой мои! — вскрикнул, освоившись с темнотой, монгол и устремился навстречу другу.

Друзья крепко обнялись и обменились словами привета. За столиком, отпивая небольшими глотками подогретую архи, Батбаяр обстоятельно рассказал Ивану, где, в каких краях ему довелось побывать, после того как они разлучились.

— Сын мой на чужбине женился на китаянке. Ты, верно, знавал старого столяра Чжана? Так вот Насанбат женился на его дочери. Нам с женой и во сие не снилось, чтобы наш сын женился на китаянке. Что поделаешь? Но Чжан хороший человек, и дочь пошла в отца. Каждый считал бы за большое счастье иметь такую дочь. Вот что, друг, пойдем-ка к нам, посмотришь нашу невестку. Ты знаешь, как тебе будут рады и жена и сын. Как хорошо, что я забрел в этот захудалый трактир! Я ведь зашел сюда только выпить водки, чтобы согреться. И вдруг такая встреча!

— Может, пойдем сначала к тебе, а от тебя — в Маймачен, ко мне? — предложил Иван.

По дороге старые друзья делились мыслями о событиях, происходящих в Монголии.

Батбаяр только что вернулся из Китая. Он теперь смотрел на всё по-другому, немало нового узнал он от своего сына Насанбата. Сын много повидал, он не зря прожил столько лет в Китае, на его глазах была свергнута власть маньчжуров и установлена республика. Насанбат, овладев китайским языком, много читал, следил за книжными новинками. Старый Батбаяр в любознательности нисколько не уступал сыну. Беседуя с ним, он жадно впитывал все новое, как бы стараясь наверстать упущенное.

Батбаяр ясно видел теперь, что новое Ургинское правительство заботится в первую очередь о нойонах и высших ламах, всеми средствами стараясь укрепить их положение в молодом государстве, а об облегчении участи народных масс даже и не помышляет. Наоборот, народу становится все тяжелее. Отныне расходы на содержание знати уже не будут покрываться пекинской казной, и вся эта знать — все эти ханы, ваны, бээлы, хутухты, хувилганы, несть им числа, так как новый хан с пышным титулом "десятитысячелетнего светозарного хана" щедро награждает этими званиями своих приближенных, — усядется на шее многострадального аратства. Кто же, как не араты, будет содержать всю эту бесчисленную ораву ханских слуг, чиновников и писарей?

Казалось странным, что хан, духовный и светский глава вновь созданного государства, верит, будто врагов можно победить заклинаниями лам из ургинских монастырей, что стоит только зарезать жертвенного барана и проклясть китайские войска — и они развеются как дым. А разве не смешно, что даже самые важные его министры и титулованные вельможи вместо достоверных сведений питаются базарными слухами да сплетнями, что военным министром назначен Далай-ван, не имеющий никакого военного образования! Этот ван только и умеет, что стрелять в неподвижную мишень из лука, но твердо убежден, что стоит назначить его любимца Туманбаяра, известного харбинского проходимца и развратника, командующим артиллерией, оснащенной старинными китайскими пушками, что были взяты в Урге у маньчжуров, как молодая и неопытная монгольская армия сразу станет грозной силой. А министр финансов? Курам на смех! Тушэт-хан кичится: я-де потомок Чингиса! А чем этот потомок знаменит? Искусством играть в бабки! А в остальном уповает на святость богдо-хана и спасительную помощь духов-хранителей. Этот министр, к советам которого должны прислушиваться все остальные, до сих пор считает, что в центре вселенной стоит великая гора Сумбэр, а с четырех ее сторон находятся только четыре части света, а не пять, как, мол, ошибочно, считают западные иноверцы. Он уверен, что во владениях русского белого царя живут люди с песьими головами и другие чудища, описанные в книге "Хрустальное зеркало", где толкуется происхождение мира и история царств.

Как все эти новоявленные самозванцы нойоны, лишенные финансовой поддержки Китая, смогут удержать новую Монголию от краха? На чью помощь рассчитывают государственные деятели Внешней Монголии? А если и найдется такая страна, которая не откажется помочь займом, то чем они будут расплачиваться? Нойоны и помещики возвели на престол богдо-гэгэна "во имя процветания религии и счастья всего живущего". Богдо-гэгэн принесет стране спасение, и на помощь монголам придет перевоплощенец богини Цаган Дара — белый русский царь, после чего все чаяния монголов разом сбудутся и они начнут жить в мире и довольстве? Не эти ли наивные взгляды на государственное устройство имел в виду китайский журналист, написавший статью "Усатые дети Внешней Монголии играют в государство"?..

Когда Насанбат прочитал эту статью в Пекине, он смеялся до слез, но Батбаяра возмутило то, как китайский журналист осмеливается писать о монгольском государстве.

На чужбине этот фельетон мог казаться просто удачной шуткой. Но здесь, на родине, становилось ясно, что китайский острослов попал не в бровь, а в глаз.

Единственно, что бесспорно оставалось положительным следствием всех происшедших событий, — это освобождение Монголии от иноземного ига.

"Теперь хоть пошире откроются глаза у народа и он сможет увидеть то, что раньше от него было скрыто", — думал Батбаяр.

— Дорогой Иван, говорю об этом только тебе. У нас есть поговорка: пищуха за государство повесилась. И вот когда подумаешь обо всем, невольно чувствуешь себя бессильным, как эта пищуха. Обидно. Обо мне что уж говорить, но сыну моему здесь все дороги закрыты. Он у меня с детства отличался прямым характером, ни за что не станет угодничать перед сильными мира сего. А у нас простому человеку, будь он хоть семи пядей во лбу, ходу нет, если не умеет он заискивать перед нойонами и чиновниками. Так-то, друг. Подумаешь, подумаешь и невольно вспомнишь старую поговорку: небу сказать — оно далеко, земле сказать — она глуха, — с горечью закончил Батбаяр.

— Не унывай, Батбаяр. У русского народа тоже есть поговорка: будет и на нашей улице праздник! Десять тысяч раз повторю: верно сказано. И наш парод горюшка хлебнул немало. Мой сын вернулся с русско-японской войны калекой. Испытал на своей шкуре все тридцать три несчастья и теперь прозрел, не верит больше ни в царя, ни в бога. Эта война многим глаза открыла. 11 если случится еще такое побоище, какое получилось с японцами, помяни мое слово, мы с тобой еще увидим, как народ повернет штыки против царей и богатеев. Я хоть и не шибко грамотный, но чую: так оно и будет. Помнишь, я тебе как-то говорил о большевиках? Теперь я побольше о них узнал и верю: они правду говорят, только они и спасут народ от окончательного разорения. Они откроют народу глаза. Сын говорит, что, когда большевики войдут в силу, народу в России сразу станет жить легче. И народ пойдет за ними. Все идет к тому, поверь мне. А тогда русские помогут и монголам. Обязательно помогут! Попомни мои слова, Батбаяр, — проникновенно закончил Иван.