Бямбын Ринчен - Заря над степью

Так завершился год Желтой овцы — девятый год возведения хана на монгольский престол.

В Урге вдруг стали появляться листовки, призывающие народ к борьбе с захватчиками. Их обнаруживали даже там, где денно и нощно дежурила вооруженная охрана. Однажды листовки обнаружили на дверях Управления по делам Северо-западного края. Кто-то бесстрашно расклеил их среди объявлений оккупационных войск. Листовки появлялись на молитвенных цилиндрах, расположенных вокруг монастыря Гандян, их находили и на обелиске-субургане, мимо которого прогоняли скот на убой, чтобы на том свете он обрел более достойную жизнь. Листовки появились и на воротах с изображением гениев-хранителей в усадьбах князей, сотрудничавших с оккупантами.

Листовки писались иногда на продолговатых листках, напоминавших страницы священных книг. Писали их и монгольским алфавитом и тибетским. Часто, найдя листовку, китайский полицейский принимал ее за листок из сутры и вешал повыше, чтобы виднее было, или засовывал в молитвенный цилиндр, чтобы на нее — боже упаси! — не наступил кто-нибудь или не помочилась собака.

В листовках разъяснялась реакционная политика захватчиков, разоблачалась измена бывших правителей Монголии. Листовки опровергали провокационные слухи, распространяемые в Урге белогвардейцами, призывали противиться всем мероприятиям захватчиков, разъясняли задачи монгольского народа.

И эти маленькие листки делали большое дело — они учили народ распознавать истинных друзей и врагов. Они разъясняли, что ни командующий Сюй Шу-чжен, ни Чен И не представляют китайский народ, не выражают его интересов, так же как не выражают интересов монгольского парода ламы и нойоны, продавшие свою родину, что между монгольским и китайским народами нет и не может быть никакой вражды.

После того как перестала выходить единственная в городе монгольская "Столичная газета", населению оставалось только питаться слухами. И тут помнились листовки. Они несли народу правду, укрепляли его надежду на избавление от захватчиков, звали всех на непримиримую борьбу с оккупантами.

Слава об этих листках пошла по всей стране. О них заговорили даже в далеких кочевьях.

Но в стане врага встревожились. Оккупанты скоро разобрались: эти листки распространяют не одиночки, а крепко спаянная организация, связанная с народными массами. Полицейские ищейки сбились с ног, пытаясь напасть на след этой организации, но не могли раскрыть ее. Правая рука Сюя — начальник тайной полиции грыз ногти от злости.

Решили прибегнуть к заклинаниям и молебнам. Но и это не помогло. И лишь коварство продажных душонок и болтливость некоторых "друзей" сделали свое дело.

Придворный лама проболтался красавице шпионке, что богдо-хан отправил какое-то письмо привительству красной России. Чтобы завоевать сердце осведомительницы, лама стал посвящать коварную красотку во все придворные тайны. Сообщил он ей, что хан послал три секретных письма. Одно письмо с просьбой о помощи хан поручил Дамдинбазару передать американскому президенту, второе письмо такого же содержания было передано министру Цэцэн-вану для вручения японскому правительству, и третье было направлено через чиновника Жамьяна правительству Советской России.

Прежде чем подписать третье письмо, хан целый день раздумывал, колебался, и только глубокой ночью, когда из Гандана и Дзун-хурэна, сразу от трех астрологов, пришел утвердительный ответ, он поставил свою подпись.

Не подписать было нельзя. Габджи [152] Габджи — ламская ученая степень, доктор богословия. — лама Дамдинсурэн из Гандана считался проницательным ясновидцем. Он утверждал, что красная России обязательно поможет, хотя срока и не указывал.

Астролог из Дзун-хурэна Чултэм тоже подтвердил, что просьба хана будет удовлетворена и ничто не сможет этому помешать.

Цэрэндорж-лама из того же монастыря в своих предсказаниях пошел еще дальше: "Ничто не помешает заключению договора с этой страной, и этот договор сделает Монголию могучей, как лев, и свободной, как сказочная царь-птица Гаруди, парящая в воздухе с широко распростертыми крыльями".

Получив ответы астрологов, хан долго находился в раздумье и наконец поздно ночью подписал письма.

Но, по правде говоря, сам хан не придавал большого значения третьему письму. Кажется, все свои надежды он возлагал на первые два. И вообще третье письмо его вынудил подписать великий лама учения "Дуйнхор". Пунцагдорж. А составил его сам Жамьян.

— Да и мог ли хан не подписать третье письмо, если настоятель монастыря Дуйнхара видел, как он поставил подписи под двумя другими? — говорил своей красавице словоохотливый придворный лама.

Начальник тайной полиции, выслушав донесение шпионки, довольно потер руки. Он выдал этой девице большую денежную награду. Теперь болтливый лама в его руках, теперь он будет сообщать о каждом шаге слепого хана.

Так оно и случилось. Узнав о письмах, оккупационные власти, разумеется, особенно заинтересовались третьим письмом. Они начали доискиваться, каким образом это письмо отправили в Россию. Было установлено, что перед тем как дать третье письмо хану на подпись, с чиновником, хорошо знавшим границу с Россией, тайно выезжал куда-то из Урги некий Чойбалсан. Дополнительно выяснилось, что этот Чойбалсан был одним из немногих представителей монгольской молодежи, посланной учиться в Россию еще покойным Ханда-ваном, известным русофилом, министром иностранных дел автономной Монголии, который ведал и вопросами просвещения.

После того как в России произошла Октябрьская революция, Ургинское правительство, опасаясь, что уехавшие в Россию юноши могут стать опасными его противниками, отозвало их из России. Вместе с другими вернулся и Чойбалсан.

Клубочек разматывался. В этом деле оказался также замешанным некто Сухэ. В детстве он учился у Жамьяна монгольской грамоте, потом стал одним из самых дельных и отважных командиров монгольской армии. В период автономии он проявил много отваги и мужества, за что снискал уважение народа и получил звание батора. И вот этот самый Сухэ-Батор, не успели еще чернила просохнуть на третьем письме, бесследно куда-то исчез вместе с несколькими своими товарищами.

Как в воду канул!

Получив эти данные, командующий высказал свое недовольство Самбу, исполняющему обязанности заместителя начальника управления.

— Вот вы все убаюкивали нас разными побасенками, а здесь творилось такое, что только руками развести остается. Вы нам рассказывали сказочку, что если мы сумеем подчинить себе восемьдесят святых Северной Монголии, то овладеем якобы душой парода. А кончилось все тем, что мы выпустили из рук двух опаснейших для нас людей: Сухэ-Батора и Чойбалсана. Ваши нойоны-куклы нам не страшны, мы должны опасаться простонародья. Эти двое сами вышли из низов, они-то получше вашего знают народ и могут преподнести нам такую пилюлю, какая всем вашим восьмидесяти святым и во сне не приснится. Сухэ-Батор — человек с большим жизненным опытом, прошедший войну боевой командир, а Чойбалсан — человек с европейским образованием, готовый идейный руководитель для народа! И конечно же, заражен большевистскими идеями. Поймите, эти два человека для нас опаснее ста слепых бог-до со всеми нойонами и ламами. Мы должны либо перетянуть их на свою сторону, подчинить своему влиянию, либо уничтожить!