Бямбын Ринчен - Заря над степью

В страшном застенке белогвардейской контрразведки узников пытал садист Синайло, истязавший свои жертвы с каким-то животным наслаждением. Страшной смертью погибли революционеры Кучеренко, Гембаржевский, Агафонов, Черепанов, доктор Санжмятнаб Цебектаров.

С помощью некоего услужливого проходимца, литератора Оссендовского барон Унгерн распространил бредовое воззвание, в котором торжественно заявил, что он призван восстановить прославленную в веках маньчжурскую империю и спасти человечество от революционной заразы.

Монгольские духовные феодалы поспешили окружить его имя ореолом святости и объявили его перевоплощением божества, призванным возродить религию и государство, Князья и ламы прославляли и превозносили барона на все лады.

Они рассчитывали, что Унгерн поможет им восстановить и упрочить власть ханов и нойонов, они мечтали о возведении на престол маньчжурского императора — покровителя желтой религии.

Ламы заявляли, что барон Унгерн — перевоплощнец грозного гения-хранителя желтой религии Джамсарана, перевоплощенец призванного уничтожить зло на земле Гэсэр-хана. Гэсэр-хан считался и гением-хранителем государства дайцинов. Потому-то его нынешпее воплощение в лице Унгерна и должно было восстановить маньчжурскую империю.

Богдо-хан в послании к удельным князьям и духовным феодалам внушал: революционное учение противно богам и нойонам — поборникам истинной справедливости, оно является учением красных, а красные — враги человечества.

Ханы, хувилганы и хутухты оправдывали все черные дела барона Унгерна. Оправившись под черным крылом барона от страха перед народом, они проповедовали покорность и смирение и громогласно осуждали и предавали проклятию тех, кто осмеливался выступать против ханской власти и религии. Словом, правая верхушка принимала все меры, чтобы помешать распространению еретического учения красных.

Зловеще звучали в эти страшные дни разгула унгерновщины молебны и жертвоприношения грозному Гэсэр-хану. Эти обряды были придуманы некогда ламами для внушения бедному люду страха и трепета, покорности и преклонения перед власть имущими. Охранять эту класть было призвано свирепое божество, воплощением которого был объявлен кровавый барон Унгерн, захудалый потомок тевтонских псов-рыцарей.

Словно становились явью мрачные слова старинных дамских гимнов страшному Гэсэр-хану, жестоко расправлявшемуся со всеми, кто восстает против незыблемых устоев ханской власти и буддийской веры. И этих гимнах вставал страшный образ карающего владыки, чье каменное сердце не знает пощады и не ведает жалости:

Триста лам участвовали в молебствиях, сопровождаемых жертвоприношениями Гэсэр-хану, в храме Дашсамдандин. Перепуганные жители Урги и торговой слободы истово молились Гэсэру и просили мудрого гения-хранителя уберечь их в эти смутные и грозные времена. Люди обращались и к ламам-гадальщикам, чтобы те открыли им будущее. Но двусмысленные, уклончивые ответы лам были непонятны, и они снова обращались к Гэсэр-хану, вверяя свою жизнь этому суровому и беспощадному владыке.

А барон Унгерн, истребляя людей без суда и следствия, старался доказать ургинцам, что он строг, по справедлив.

Однажды Батбаяр отправился в монастырь к ламе-лекарю за лекарствами для сына. Когда он возвращался домой, его остановили кавалеристы и приказали отправиться на китайскую площадь перед магазином, где уже собралась большая толпа.

— Генерал Унгерн будет сейчас судить солдат, совершивших преступление, — пояснил Батбаяру монгольский солдат-унгерновец. — Двое русских и один монгольский солдат стащили в магазине бутыль китайской водки. Их поймал сам генерал. Сейчас ты увидишь, как расправляется с ворами барон Унгерн. И навсегда запомни: то же самое ждет любого, кому придет в голову воровать!

Около автомобиля "фиат" стоял надменный высокий европеец. Синий шелковый дэл внакидку, на плечах — золотые генеральские погоны. На тонкой шее — несоразмерно маленькая головка. Из-под каракулевой папахи на лоб спускалась прядь светло-рыжих волос. Ледяной взгляд голубовато-серых глаз был неприятен. Холодное, властное лицо казалось жестоким. Батбаяр невольно вздрогнул: "Так вот он каков! У него и в лице ничего человеческого нету. Палач, да и только!"

При виде страшного барона толпа затихла, люди стояли молча, тесно прижавшись друг к другу. А Унгерн, казалось, гордился тем впечатлением, которое он производил.

Рядом с ним стояли еще двое каких-то мужчин. Кавалерист-монгол, оказавшийся рядом с Батбаяром, сидевшим на верблюде, как бы желая удивить старика своей осведомленностью, тихо сказал:

— Слева от барона — его ближайший друг Оссендовский. А справа, тот, что сейчас вытирает лоб, — начальник контрразведки Сипайло. Страшный человек! Про него рассказывают, что если он днем никого не пытал, так ночью не может спать спокойно.

— Повесить его! — рявкнул Унгерн солдату-монголу, показав пальцем на русского казака.

Один из белых офицеров перевел:

— Великий полководец говорит: ты должен повесить этого человека. И как можно быстрее. В противном случае великий полководец рассердится и тебе будет плохо.

Монгол прикрепил веревку к перекладине ворот. Сипайло, повернувшись к перепуганным служащим китайской фирмы, ворота которой послужили виселицей, сердито прохрипел:

— Есть ящик? Давайте сюда! Да быстрее поворачивайтесь!

Двое китайцев торопливо притащили большой ящик.

— Ну, поднимайся! — сказал монгол-унгерновец и подтолкнул к виселице казака, с которым вместе украл водку.

Казак молча поднялся на ящик, уставившись широко раскрытыми от ужаса глазами на свирепого барона.

Монгол-унгерновец деловито надел петлю на шею казака и пинком выбил ящик из-под его ног.

В толпе раздались испуганные восклицания, кто-то шептал молитвы.

— Вешай другого! — крикнул Унгерн.

Монгол повесил и второго своего собутыльника, молодого скуластого забайкальского казака. Палач был уверен, что за свое старание он заслужил помилование. Осклабясь, он вытянулся перед Унгерном.