Бямбын Ринчен - Заря над степью

Барон небрежно бросил Сипайло:

— Теперь ты повесь этого.

Палача повесили рядом с его жертвами.

Управляющий фирмой, толстый китаец с дряблым бескровным лицом, униженно кланяясь, обратился к Унгерну:

— Господин начальник! Люди перестанут ходить в наш магазин, пожалейте бедного торговца, прикажите снять трупы.

— Пусть висят до завтра, убрать утром, — распорядился Унгерн и сел в машину.

Люди начали расходиться.

— Великий полководец приказал не снимать повешенных до завтра. Утром сами уберете трупы, а сегодня нельзя. Если тронете, генерал разгневается и прикажет повесить вас самих, — пугал служащих торговой фирмы белогвардейский переводчик. — Генерал повесил солдат за то, что они украли ваш товар, а вы еще носом крутите. Вы, должно быть, плохо знаете правила вежливости. Великого полководца следует отблагодарить, неплохо бы и подарок поднести.

Выслушав переводчика, китайцы растерянно кланялись Унгерну, а управляющий убежал в магазин и вскоре вернулся с объемистым свертком.

Один старик, сидевший на верблюде, взглянув в открытое, располагавшее к доверию лицо Батбаяра, тихо сказал:

— По справедливости надо бы рядом с этими тремя и самого барона повесить. Сколько людей погубил! Никого не щадит — ни старых, ни малых, ни женщин, ни мужчин. А скольких ограбил, сделал нищими, оставил без единой животины! Не случалось ли тебе проезжать мимо китайского госпиталя, где лежат гаминовские солдаты? За версту горелым мясом пахнет! Хоть они и враги, а все же люди! Когда только придет конец всем его преступлениям!

— Мой сын едва успел выйти из гаминовской тюрьмы, как его подстрелили унгерновцы, — сказал Батбаяр.

— Ну, недолго уж осталось ему издеваться над народом, — прошептал старик. — Ходят слухи, что идут на Ургу Сухэ-Батор и Чойбалсан. Они набирают в свою армию всех, кто хочет избавить народ от чужеземцев и палачей.

— Добрые вести, если правду говоришь. — Батбаяр вскинул свои седые брови.

— Верно, верно. Мой зять недавно отправился к ним, а с его для утром я получил от него весточку. Через надежного человека передал. Год Белой курицы, я надеюсь, будет счастливым годом.

— Твоими устами да мед бы пить, — обрадованно проговорил Батбаяр и тронул с места своего верблюда.

Пятнадцатое число одиннадцатого месяца астрологи признали благоприятным. В этот день хан был снова возведен на престол. Премьер-министром Монголии назначили Джалханз-хутухту, а его заместителем — Манджушри-хутухту. Богдо присвоил барону Унгерну звание чин-вана и еще один титул, означавший: "Возродитель государства, великий батор и полководец".

Манджушри-хутухта, гордый поддержкой барона, самодовольно заявлял:

— Теперь наше государство крепко, как алмаз. Глава государства богдо-хан — воплощение Авалокитешвары, премьер-министр — воплощение Воджранани, его заместитель, то есть я, — воплощение Манджушри, возродитель нашего государства барон Унгерн — воплощение грозного гения-хранителя Гэсэр-хана.

Однако, хотя правительство духовных и светских феодалов и состояло сплошь из одних божественных воплощений, оно было игрушкой в руках остзейского барона, Да они и сами знали, что их правительство не пользуется доверием народа. И совсем не таким уж прочным было их государство, как считал Манджушри-хутухта.

Правители Урги со страхом ожидали новых вестей с севера. А вести доходили одна неприятней другой, Народная армия Сухэ-Батора и Чойбалсана с каждым днем крепла, наращивала силы для борьбы за свободу и независимость своего многострадального народа.

Монголия готовилась к прыжку из пятнадцатого века в озаренный Октябрем двадцатый век. Темная ночь феодального средневековья подошла к концу. И никакие пытки белогвардейского насильника, никакие обряды и заклинания слепого хана уже не могли повернуть судьбу народа вспять.

В кочевьях стало неспокойно. Носились всевозможные домыслы и слухи о свирепом Бароне, который, изгнав из Урги гаминов, будто бы собирается с походом на север. Мужчин начали мобилизовывать в армию Барона. Народ роптал.

В Улясутае, на заимках — жилищах русских купцов в худоне, — появились люди, называвшие себя белыми русскими. Они грабили китайских купцов и простых земледельцев, тайно, а то и не скрываясь угоняли лошадей, овец у аратов. Шить около городов, больших селений, вдоль главных дорог стало опасно, и мирные араты, пытаясь уйти от опасности, откочевывали в глубь Гоби, Хангая, в глухие, дикие, почти безлюдные места.

К югу от Урги и Улясутая появились гамины, они двигались в сторону Китая отдельными группами, большими отрядами. На своем пути они отбирали у жителей все, что можно было есть, пить, тех, кто обморозился и не мог дальше идти, гамины безжалостно бросали на произвол судьбы.

Весной года Белой курицы на бескрайних снежных просторах лежали трупы замерзших гаминов, вдоль дорог, что вели в Калган, Хуху-хото, валялось брошенное оружие. По полету каркающих ворон, по следам корсака или лисы можно было определить, где лежит труп. Дети, женщины, отправлявшиеся на поиски скота, то и дело натыкались на трупы гаминов с выклеванными глазами.

Однажды Цэрэн, возвращаясь с пастбища домой, заметила направлявшегося к юрте человека в необычной одежде.

"Пожалуй, это не монгол. Плетется, опираясь на ружье, будто на посох". Гамин!

Эта догадка словно ударила в сердце Цэрэн. Маленький Тумэр остался дома один! Цэрэн что есть силы, нахлестывая верблюда, поскакала к своей юрте.

Пеший человек в плохоньком сером дэле на козьем меху, с высоким стоячим воротником, заслышав топот за спиной, обернулся, бросил ружье и поднял руки вверх.

У Цэрэн немного отлегло от сердца. Раз гамин бросил ружье, значит, зла не замышляет. "Но почему он размахивает руками, словно борец, который подражает царю птиц Гарудн, раскрывающей крылья и заслоняющей солнце? Что бы ото могло значить?" — удивлялась Цэрэн, Гамин же, как только Цэрон приблизилась, вдруг упал на колени и начал кланяться, бормоча что-то по-китайски.

Он давно не брился, щеки и губы были обморожены, человек был на пределе сил. Цэрэн стало жаль его, и мягкое отзывчивое материнское сердце отозвалось сочувствием. "Что ж, что он гамин. Ведь и он тоже человек", — подумала она.

— Иди к юрте, — сказала Цэрэн и, указывая на ружье, добавила: — Ружье давай сюда!

Гамин понял, что хочет от него Цэрон, заковылял к ружью, поднял его непослушной, не гнущейся от холода рукой, подошел к Цэрэн, сидевшей на верблюде, и с трудом протянул ей ружье.