Семён Шуртаков - Вершина Столетова

Наконец Орешина с Соней и полеводом ушли своей дорогой. Трактористы вернулись на бригадный стан.

— Пропащее твое дело теперь, Женя, — сострадательным вздохом встретил Мошкина Иван Лохов. — Не видать тебе Соньки, как собственных ушей. Не с того конца повел атаку на девичье сердце. Тут надо ласковым словом, про луну что-нибудь али про соловья, а ты на тракторе с красным флажком захотел въехать. Промахнулся!

Женя молчал. Он подозревал, что вездесущий Лохов еще утром проведал о его промахе, иначе зачем бы ему ходить вокруг трактора и так внимательно высматривать место для флажка?

— Одного сеяльщика заставь специально глядеть за этими чертовыми валиками, — угрюмо сказал он своему сменщику, сдавая трактор.

Андрей видел, что Мошкин расстроен, потерялся, почувствовал себя одиноким среди этих веселых, сильных людей и готов замкнуться. Но что сказать трактористу? Хвалить его не за что, надо ругать, а руганью можно только обозлить еще хуже.

Андрей подошел к трактору, проверил клапаны, заглянул через люки в подшипники и как бы между прочим сказал:

— Признаться, я тоже думал, что высокие валики понадежней. А оказывается…

Мошкин стоял у крыла машины, ковырял ногтем лупившуюся краску и, слушая Андрея, все ниже и ниже наклонял голову. Светлые волосы его свесились на лицо, и легкий ветерок играл ими.

— А хорошо ли ты знаешь, Женя, почему верхний слой почвы богаче питанием, чем нижний? — вдруг спросил Андрей. — И знаешь ли ты, что такое земля структурная и бесструктурная?

— Вообще-то на курсах кое-что слыхал, а чтобы в тонкостях, зачем это мне? — ответил Мошкин и, отбросив с лица волосы, поднял на бригадира удивленные глаза. — Я не агроном.

— Кто знает?

Все молчали. Только Илья Ефимович неопределенно крякнул, как бы давая этим понять, что хотя ему кое-что и известно о структуре почвы, но он, не желая выхваляться перед женой, лучше об этом промолчит.

Андрей обвел глазами притихшую бригаду, дольше других задержался на повеселевшем Мошкине и заключил:

— Да, Женя, мы не агрономы. Мы трактористы. Но нелишне нам и самим знать, что к чему, пора знать о земле, на которой работаем, хотя бы половину того, что знают агрономы…

Теплый весенний ветерок носился над пашней, то убегая куда-то, то возвращаясь вновь. Овеваемые им, обласканные солнцем поля простирались далеко-далеко, до самого горизонта. По одну сторону бригадного стана они лежали черные и будто расчесанные огромным редким гребнем — уже засеянные, по другую — по-прежнему шершавые, серые — еще невозделанные.

Перебивая друг друга, затрещали, загудели моторы. Тракторы вышли в борозду.

В самых верховьях Березовской плотины прятались в густых зарослях тальника и осоки небольшие заводи. Михаил заприметил их, проходя как-то вдоль русла Березовки, у того места, где она, постепенно расширяясь, переходила в водоем.

«А ведь тут могут быть утки, — сначала предположительно подумал он. Еще раз оглядел заводи оценивающим взглядом и заключил уже более решительно: — Должны быть!»

Перед наступлением темноты Михаил одну за другой обошел машины. Еще утром он заметил, что на горлановском тракторе начали слабнуть поршневые пальцы. Михаил знал по опыту, что с пальцами шутки плохи. Но уж очень обидно было останавливать трактор в такое горячее время. И он решил обождать. День прошел, а пальцы вели себя по-старому.

«Дотянут!» — заключил осмотр Михаил и, предупредив тракториста, чтобы не перегружал мотор и лишнего не газовал, вернулся на бригадный стан.

Стемнело. В вагончике было тихо. Дневная смена давно спала.

Стараясь не шуметь, Михаил снял со стенки раздобытое еще днем старенькое ружьишко и медленно пошел к верховьям плотины.

Спешить было некуда. На вечернюю тягу он уже опоздал, а до утренней еще далеко. Да и темень была такая, что дорогу нет-нет да и приходилось нащупывать палкой.

Густая тьма была одинаково черна у земли и в небе. Ни одной звезды, ни малейшего просвета вверху различить было невозможно.

Ориентировался Михаил главным образом по звукам. Справа работал трактор Филиппа Житкова, слева — Горланова, а еще левее и дальше — Ихматуллина. По временам раздавался скрип повозки, голоса людей, но все это скоро стихало, словно поглощалось непроглядной темнотой, и опять оставались слышными одни машины.

Сначала тихо, а потом все явственнее закрякали утки — значит, скоро заводи.

Утки крякали громко, точно боялись не услышать друг друга в этой темноте и потеряться.

Зайдя с подветренной стороны, Михаил выбрал затишок и присел. Можно бы дожидаться утра в шалашике, который он видел днем, в тот же раз, но его не хотелось искать. К тому же и до зари теперь оставалось, наверное, недолго.

Утки крякали то редко, как бы поочередно, то разом, наперебой, будто спорили о чем-то и никак не могли договориться.

Михаил прилег на локоть, поднял воротник пальто и втянул голову в плечи. Сразу стало очень тепло и уютно. Сначала думалось о всякой всячине, потом все чаще и больше — об Ольге, о том, что завтра — теперь уж и не завтра даже, а, считай, сегодня, — бригада переедет на поливные участки, и сев пойдет еще быстрей. Лишь бы дотянули машины — все будет сделано точно в срок, пусть Ольга не тревожится…

От мыслей об Ольге было беспокойно. Михаил будто с глазу на глаз, один на один разговаривал с Ольгой в эту темную ночь; они никого не видели, и их никто не видел, никто им не мешал.

Медленно, постепенно начинало светать. На темном небе образовались прорехи, и через них на землю сеялся жидкий белесоватый свет. Его хватило лишь на то, чтобы обозначить контуры предметов, наметить их общие очертания. Показались теперь никому не нужные, тоже какие-то белесые звезды. На земле все было неясно, затушевано, в небе — резче, но от этого неприглядней. Грязно-серыми космами лохматились тучи, надвигаясь одна на другую и становясь еще более огромными и неуклюжими.

Михаил выбрал небольшую продолговатую заводь и занял удобное место для наблюдения.

Утки переговаривались уже не так громко. То слева, то справа время от времени раздавался характерный свистящий звук — начался перелет.

Из-за осоки вынырнула стайка уток с двумя нарядными селезнями впереди и поплыла на середину заводи. Михаил прицелился. Сдерживаемое дыхание мешало взять твердую, без всякой дрожи и качаний, мушку. Наконец он выстрелил.

Почти одновременно, с мгновенным, может быть, опозданием, откуда-то слева раздался еще один выстрел.

— О, черт! — в сердцах выругался Михаил. — Ни дальше ни ближе еще кто-то место выбрал! А может, это эхо? Может, я просто ослышался?

Какое там эхо! Из шалашика вылезал долговязый человек в кожанке, ствол его ружья тоже дымился.