Семён Шуртаков - Вершина Столетова

— Ладно, буду иметь в виду, — угрюмо ответил Михаил и хотел было снова приняться за работу, но теперь за него взялся все это время молча писавший что-то в своем блокноте Сосницкий: а чье это указание — пахать глубже нормы, а с кем оно согласовано?

Михаил ответил, что указание агронома Орешиной.

— Но, позвольте, — возмутился Сосницкий, — Орешина — это же не инстанция!

В этом Михаил согласился с Сосницким: да, конечно, Орешина не инстанция.

— Нет, я в том смысле, что Орешина не может давать какие-то указания, не согласовав их предварительно с кем следует.

— А я-то, грешным делом, думал, что в земле, в агрономии лучше понимать должны не инстанции, а агрономы.

— Э-э, парень, — криво усмехнулся Сосницкий. — А ты, оказывается, с гонорком. Я тебя было в пример другим ставил, а ты вон какой. Хорошо. Учтем…

Сосницкий сделал еще какую-то последнюю пометку в блокноте, сунул его в портфель и, по обыкновению, заторопился:

— Поехали, товарищи. Мне сегодня еще в Ключевское успеть надо.

Захватив зачем-то аварийный поршень, начальство наконец уехало.

Не успел Михаил разделаться с горлановским трактором, пришел Филипп Житков и сказал, что его машину надо ставить на перетяжку подшипников.

— Не может быть! Вчера я их только проверял, что же они, за одну ночь ослабли?

Житков ничего не ответил. Он, не без основания, считал себя достаточно опытным для того, чтобы определить, нужна или не нужна трактору перетяжка, и спорить о таких вещах даже и не собирался.

Все же Михаил решил убедиться в необходимости перетяжки собственноручно. Уж очень несуразно все выходило: хотел как побыстрее, а получается наоборот. Прямо как нарочно.

Пришли на участок Житкова.

Михаил осмотрел мотор: да, подшипники люфтуют так, что дальше работать нельзя.

Горланов с Пантюхиным имели самый неполный, самый бедный набор инструментов в бригаде. После аварии с пальцем половину ключей пришлось позаимствовать у Житкова. Михаил сам посылал за ними. Из-за этого сейчас замедлялась разборка мотора.

Про недостачу инструмента на горлановском тракторе Михаил знал и раньше, но как-то мирился. Сейчас и это обернулось против него.

«Ну, ничего, я за вас возьмусь». Михаил снова начал злиться на Горланова и Пантюхина за их лихаческое отношение к машине: работают так лихо, что на уход за машиной и времени не остается, даже инструментом обзавестись некогда. И опять, может быть, потому злился, что чувствовал и свою вину в этом. Кто же, как не он сам, потакал им?

К счастью, перетяжки требовали лишь два подшипника и времени на это ушло не так много. Может быть, бригада все же не затянет сроки сева на поливных землях.

«А интересно, как в Ключевском, у Галышева? — подумалось Михаилу. — Стой! А ведь Ольга сегодня в Ключевском. При мне Варвара Садовникова с ней из правления по телефону разговаривала…»

И его вдруг так властно, неудержимо потянуло к Ольге, так остро захотелось видеть ее, что он, как от быстрого бега, даже задохнулся.

Лошадь, выделенная колхозом в распоряжение бригады, как раз стояла запряженной. Сказав возчику, что вернется через два часа, Михаил сел в перемазанную автолом бричку и тронулся.

Он опять, как и зимой, смутно представлял, зачем едет к Ольге, о чем с ней будет разговаривать. Но теперь это его уже не смущало: «Не в словах дело. А может быть, и без всяких слов поймет, зачем и почему я к ней приехал?»

Лошадь шла тихо, время тянулось бесконечно.

Любил Михаил не в первый раз. В трудные военные годы началась и кончилась его первая любовь. Девушка, которой он почти два года писал с фронта, писал из самых страшных, смертельно опасных мест, и потому каждый раз так много вкладывал в письма, — эта девушка однажды ответила ему, что вряд ли они сойдутся характерами, вряд ли у них получится счастливая жизнь, ведь у Михаила такой тяжелый нрав, если уж говорить начистоту. Как-то так совпало, что письмо пришло в ответ на то, в котором Михаил писал, что ранен и лежит в госпитале. С тех пор к женщинам он стал относиться настороженно и, хоть изредка знакомился и сходился, ни одну полюбить не смог. В конце концов он решил, что любовь его прошла и больше не вернется. Надо найти женщину, которой бы он нравился и которую сам уважал, и жениться. Пора! Не век бобылем жить! И вот он встретил Ольгу. Куда пропала всякая настороженность! Он словно забыл, что его когда-то обманули, забыл, что ему уже тридцать, а не восемнадцать. Его так сильно тянуло к Ольге, он постоянно испытывал такое неодолимое желание видеть ее, быть с ней рядом, какого, может быть, не испытывал в пору первой своей любви.

Одно было огорчительным для Михаила: как-то нескладно все у него получалось с Ольгой. Только успел познакомиться — и вот, на тебе, дернул черт зачем-то пойти к ней на дом, а потом, при встречах, и сказать об этом было неудобно, и замалчивать свой приход еще неудобнее. К тому же очень уж глупо вел он себя при этих встречах. Нет, не терялся — Михаил был не робкого десятка, — а именно как-то глупел в присутствии Ольги. На него будто блаженное забытье вдруг находило. Очень легко пообещал он ей и короткие сроки сева, и глубокую вспашку поливного поля. Но его старые машины и при обыкновенной пахоте едва-едва укладываются в норму горючего. Теперь на поливном что ни смена — пережог. А бригада и так перерасходовала керосин в первые дни сева, когда было еще грязно и машины часто вязли. Сколько же набежит всего с Михаила за время сева? Хватит ли заработка, чтобы покрыть пережог?..

Начались поля Ключевского колхоза. Слева, через лощину, мерно урча, ползал дизельный трактор, чуть впереди справа, у края ровно разделанного поля, виднелся широкий сцеп сеялок. Около сеялок копошились люди. Вот двое, парень и девушка, отделились от остальных и зашагали в направлении села. Девушка, показывая на поле, что-то сказала парню и рассмеялась.

Михаил вздрогнул от неожиданности: Ольга! Ее голос он мог бы узнать в любой толпе. В нем все как бы оборвалось, на сердце стало тоскливо и пусто. Больше не оглядываясь на Ольгу с Гараниным — это был, конечно, он, по фуражке видно! — Михаил поднял воротник пальто и, резко хлестнув лошадь, свернул в лощину.

«Вон какие другие дела у тебя, товарищ секретарь!»

Ольга с Гараниным шли с полевого стана тракторной бригады в Ключевское.

Недавно просохшие, укатанные телегами и машинами дорожные колеи глянцевито лоснились на солнце, и идти по ним было легко и мягко, как по нагретому асфальту. В высоком небе неутомимый жаворонок взахлеб распевал свои песни. Пахло влажной землей, и был этот запах густым, сытным, от него слегка кружилась голова.

Говорили о хорошо перезимовавших зеленях, о севе, о том, что весна выдалась сырая и вдвое прибавила хлопот.