Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

И вслед за сэром Эндрю и сэром Тоби я вынужден признать, что голос этот слаще меда, или не быть мне рыцарем. Публика получает за свои деньги три песенки и требует четвертую.

Поклон до земли, перья на шляпе метут подмостки, и она уходит под рев публики, требующей еще.

Алиса все-таки умеет петь. На разные лады. Но кто-то основательно над ней поработал. Ее чувство ритма безупречно. Она отлично вышколена. Уверенность и отвага, однако, природные – этим она отличалась всегда.

Мундир помогает мне настоять на посещении уборной миссис Джонс. Зеленая комната на самом деле не что иное, как кусок парусины, прибитый гвоздями к задней части повозки позади балдахина. Гекуба грызет морковку, а миссис Джонс вновь превращает себя в Кассандру для первого вечернего представления. При хорошей погоде Трою захватывают по пять раз на дню.

Она не замечает меня. Но вмешивается Гекуба.

– Алиса, вот еще один восхищенный солдат, – сухо произносит женщина, словно это самое обычное дело, и громко отгрызает очередной кусок моркови. Алиса оборачивается.

– Я не знал, что ты поешь, Алиса.

Ее лицо внезапно меняется. И радость ее непритворна.

– Джеймс! – восклицает она и бросается мне на шею, покрывая мое лицо поцелуями. Гекуба встает.

– Склонилась, чтоб завоевать [28] Буквальный перевод названия пьесы Оливера Голдсмита She stoops to conquer , которое традиционно переводится как «Унижение паче гордости» или «Ночь ошибок». Оливер Голдсмит (ок. 1730–1774) – англо-ирландский писатель. , – улыбается обреченная королева, показывая почерневший зуб в верхнем ряду. Алиса намного выше меня, и я полностью исчезаю в ее объятии. Алисин патрон, солидный мистер Ричардсон, появляется в дверях – хочет знать, кто там отвлекает его приму. Джентльменам не разрешается заходить в зеленую комнату.

– Это доктор Барри, – торопливо объясняет Алиса. – Мы выросли вместе.

И это правда.

– Расскажи мне все, как было.

Она говорит без умолку:

– Я сначала шила костюмы, за кулисами в «Лицее». Ну, это мне не больно-то много дало, я только повидала немало женщин с ногами как согнутые пальмы, которым аплодировали, невзирая на их уродливость и бездарность. Потом я познакомилась с Люси – это Гекуба, – и она меня представила Ричардсону. И он послушал, как я исполняю песенку в костюме Виолы. Одну из тех, которые я только что пела. И мы отправились на ярмарку. А потом я стала играть Кассандру, и еще Галатею в другой классической пьесе, там тоже надо петь. Это только начало. Я нравлюсь хозяину. Сейчас он платит мне за каждое представление. Он хочет посмотреть, как пойдет дело. Но если все будет хорошо, в сентябре он подпишет со мной настоящий контракт. Джеймс, мне так это нравится. Мы будем гастролировать: поедем в Эйлсбери, в Оксфорд, доберемся аж до Вустера и Бата. И тогда я буду почти дома. Может, удастся передать весточку в Ладлоу. Я сказала братьям, где я. Но пока не решилась сказать маме. Скажу, если добьюсь успеха. Тогда она не очень рассердится. Конечно, нужно, чтоб тебя заметили… И чтобы публика хорошо принимала.

– Не беспокойся, Алиса, тебя заметят.

Она все-таки краснеет.

– Не могу поверить! Все мои мечты сбываются. Я актриса. Я сама зарабатываю деньги. И ты…

– Алиса. Джеймс Барри очень болен. Собственно, он при смерти. И он требует тебя.

Ее лицо темнеет.

– Это из-за шкатулки?

Я ничего не говорю. Только пристально смотрю на нее.

– Ты раньше не крала ничего ценного, Алиса.

Она задирает подбородок. Она не сдается.

– Шкатулка у ростовщика в Уайтчепеле. Я заложила ее.

– И продала камни.

Мгновенье она молчит, потом выпаливает:

– Он задолжал мне жалованье!

Одна только шкатулка стоила больше ее годового жалованья. Я молчу. Потом я прошу ее прояснить загадку лихорадочной тревоги Джеймса Барри.

– Алиса, послушай. В шкатулке было что-нибудь еще?

Она озадаченно смотрит на меня.

– Не думаю. Если и было, я все продала.

Никакого раскаянья.

– Послушай, – говорит она, и в голосе ее чувствуется сдерживаемая ярость. – Что бы я ни взяла, он был мне должен.

Я беру ее за руку. Я хочу ей верить.

– Насколько я понимаю, ты была в очень близких отношениях с моим дядей, Алиса.

– Кто тебе это сказал?

– Мистер Хейдон.

– Ах, этот.

Пауза.

– Он говорил, что вы с Барри жестоко ссорились.

– Ну и что с того? Как, по-твоему, я должна ладить с человеком, чей идеал женщины – Дева Мария?

Между нами снова воцаряется враждебное молчание. Но она не отнимает руку. Потом наклоняется ко мне и говорит умоляюще:

– Джеймс, пожалуйста, не сердись на меня. Мне снова идти на сцену меньше чем через час.

– Когда я тебя увижу?

– В воскресенье? Мы не даем представлений по воскресеньям. Миссис Ричардсон – баптистка. Но в это воскресенье я приехать к тебе не смогу.

– Где ты живешь?

– У вдовы Дьюи. У реки. Там грязно. Но дешево. Ты можешь туда мне писать, если хочешь. Приезжай в воскресенье. Если будет хорошая погода, мы сможем прогуляться до Батсфорд-Уоррена. Я знаю дорогу через лес.

– Алиса.

– Да?

– Ты обещаешь, что будешь на месте, когда я приду? Ты не исчезнешь?

– Ты скажешь своей матери, что нашел меня?

– Нет.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Хорошо. Тогда и я обещаю.

Мы смотрим прямо в глаза друг другу.

– Я ничего не забыла, – говорит Алиса. – Ты научил меня читать.

Она медлит на вершине холма и сидит там с минуту, разложив юбки. Земля вокруг нас источает ароматы раннего утра. Я замечаю, что тюльпаны в садиках, окружающих коттеджи, повесили головы, словно изнуренные холодными ночами, – и ведь и вправду в тени, у конюшни, мы почувствовали под ногами хрустящую белую корочку замерзшей росы. И все-таки все вокруг зелено. Везде распускается нежная, хрупкая первая листва, а в диких садах зацветает водосбор и борец. В полях среди травы уже желтеют одуванчики. Мы стоим среди пейзажей нашего общего детства. Даже яблони уже в полном цвету, в нежных, розово-белых цветах. Алиса бредет по опавшим лепесткам, смешавшимся с пылью.

– Пойдем через рощу? – спрашивает она. – Там внизу ручей.

– Похоже на Шиптон, правда?

– Не совсем, – отвечает она с педантизмом деревенского жителя. – Там у нас весна приходит позже. В Ладлоу на Пасху всегда еще морозно. А потом пойдут бури. Сверчков не услышишь до конца июня. Если не дольше.

Она откинула шарф, темные кудри блестят на солнце. На мне – сапоги с каблуками, увязающие в земле. Мне трудно поспевать за ней. Вот идет неотразимая миссис Джонс, забросив на плечо узелок с провиантом, а за ней следует преданный оловянный солдатик.