Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

— Но пока мы найдем этот путь, собака Муси сдаст город туркам, — до удивления спокойно сказала Гоар.

Старец покачал головой.

— Принесите мне керон! [83] Керон — большая восковая свеча. — воскликнул он. — Я удержу мелика от тропы измены.

— Напрасно это, — безнадежно выговорил Горги Младший. — Он уже продал нас.

Преосвященный ушел, окруженный своими людьми. Слабый свет керона, словно кровью, окрашивал его путь. Воины и монахи спустили его со стены на веревках. В садах на минуту поднялась суматоха. Послышалось грозное проклятие епископа, и снова все стихло…

Кровавый свет керона больше не был виден…

Гоар вместе с Горги и десятниками полка осмотрела стены и боевые башни монастыря, подбодрила воинов и, спустившись со стены, сказала:

— Отныне я ваш военачальник. С помощью всевышнего мы выйдем из этого проклятого города.

— Воле твоей будем верны, — сказали единодушно десятники.

Гоар вошла в храм. Там коленопреклоненно молилось все монастырское духовенство.

— Встаньте, духовные отцы, — ее голос стозвонно пронесся под сводами храма. — Не молитвы спасут нас от меча неверных. Покажите потайной ход вашего монастыря.

Монастырь апостола Товмы, как многие армянские средневековые монастыри, имел потайной ход. Это обрадовало Гоар. Однако радость ее была недолгой. Монахи сообщили, что паронтэр знает о существовании подземного хода и его люди, конечно, уже караулят у его наружного выхода.

Пока Гоар и Горги Младший ломали головы над тем, как спасти полк, рассвело. Из садов раздались выстрелы. Снова показался мелик Муси и стал требовать открыть ворота монастыря. Осажденные ответили ружейным огнем и потребовали предоставить возможность преосвященному вернуться в монастырь. Снизу показали отрезанную голову епископа, посаженную на длинный кол.

День прошел в тревоге. Однако агулисцы не решались штурмовать крепкие стены монастыря. Знали, что взять его не легко, и потому предпочли ждать прихода турок.

Отряды мелика Муси держали под наблюдением три стены монастыря, а четвертая, та, которая выходила в сторону ущелья и под которой открывалась глубокая бездна, была свободной. Гоар решила воспользоваться этим. Она велела пробить дыру в стене и всех находящихся в монастыре людей спустить на веревках в ущелье. Чтобы отвлечь внимание осаждавших, велела монахам беспрерывно звонить в колокола, а воинам — стрелять из ружей, кидать камни — всеми средствами держать в напряжении изменников.

Горги Младший вместе с отрядом воинов рушили стену, между тем агулисцы продолжали издеваться над осажденными.

— Эй, пхндзакарские дикари, выдайте нам вашу красавицу госпожу, и мы выпустим вас целыми и невредимыми! — кричали они.

— А не хотите ли вы ослиных хвостов, чтобы повесить их на носы ваших жен? — отвечали сверху.

— Погибнете, безумцы! Мы подарим паше вашу красивую Гоар, и вы будете спасены.

— Погодите! Разрушим это змеиное гнездо, так что от вашего города уцелеет лишь его черное название. Погодите!..

Мелик Муси вернулся из-под монастыря взбешенный. Велел привести Товму и ходжу Хачика и позвать кузнеца.

Когда обреченных ввели в просторный двор, в центре которого в окружении предателей — купцов и военачальников, расставив ноги, стоял мелик Муси, многие невольно ахнули от ужаса. Казалось, несчастные только что чудом вырвались из когтей кровожадного зверя. Обнаженная грудь Товмы была окровавлена, левая рука беспомощно висела, голая спина покрыта синими подтеками. И все равно, несмотря на это, он шел с поднятой головой. Но старый ходжа Хачик был не в силах стоять на ногах. Этого почтенного человека раздели догола, ему переломали пальцы, отрезали ухо.

Состояние Товмы и ходжи Хачика потрясло даже некоторых купцов. Воины мелика, окружавшие двор, помрачнели. Многие из них видели Товму при Мараге и жалели его. Невозмутим был лишь мелик Муси. Он надеялся кровью сотника и ходжи выслужиться перед пашой. Сделает все, преподнесет Абдулле драгоценнейшие дары, оделит пленными, вручит ему ключи от города, дабы смягчить его и спасти город от разгрома.

Увидев обреченных, кузнец понял, зачем позвали его. Он побледнел, выпустил из рук мешок с инструментом и начал креститься.

Ходжу Хачика поставили на колени перед меликом. Товма же, широко расставив ноги, чтобы не упасть, взбешенным взглядом уставился на мелика. Тот в страхе отвел глаза и сказал:

— Слушай, сотник Товма, будь разумен, иди и убеди своих разбойников сложить оружие и предаться моему милосердию.

— Я не предатель и подчиняюсь воле лишь одного человека — Верховного властителя Мхитара, — ответил Товма, с трудом раскрывая распухшие, окровавленные губы.

— Здесь я властитель! — заорал мелик. — Или подчинись моему приказу и спаси себя и жену, или отдам в руки палачу.

— Делай что хочешь, изменник, — ответил спокойно Товма. — Я жалею, что тебя, собаку, не повесил в первый же день моего прибытия сюда.

— Ты осмеливаешься… — взбесился мелик.

— Но будешь повешен. Еще ни один предатель не избежал веревки.

— Кузнец! — рассвирепел Муси. — Кузнец, подковать собаку!

Кузнец распростерся перед ним.

— Прости, во имя Христа, тэр мелик! — взмолился он. — Я не могу, нет! — И он заплакал.

По знаку мелика кузнеца выкинули за ворота. Призвали палача. Палач в красной одежде швырнул Товму наземь, задрал ему ноги, приложил подкову к пятке и вбил молотком гвоздь…

Подручный палача и трое слуг еле удерживали Товму под своей тяжестью. Он мычал, метался, стараясь вырваться. Но тщетно. Вскоре он потерял сознание…

Пришла очередь ходжи Хачика. Он был в полуобморочном состоянии; пришел в себя, когда стали вбивать первый гвоздь в его пятку. Зарычал, как бык, которого режут, хватал зубами землю.

Вдруг с балкона послышался истошный крик госпожи Гайкандухт. Мелик Муси вздрогнул от испуга.

— Ты наложил проклятие на мой дом, предатель! — крикнула она, царапая ногтями лицо, голову, обнаженную грудь. Дочери, стоящие рядом, безудержно рыдали.

— Уйди, гриф развалин… — крикнул Муси яростно.

— Ты продаешь страну нашу, отступник! — разнесся над городом крик несчастной женщины. — Иуда!

— Удалите их, — приказал мелик.

Залитые кровью его глаза на миг остановились на бездыханно лежащих у его ног Товме и ходже Хачике. Он содрогнулся от собственного преступления, но не раскаялся. «Нет, иначе нельзя, — словно оправдываясь, подумал он, — как же еще спасти город… Это единственное средство».

Слуги побежали к балкону. Госпожа Гайкандухт, протянув руки в сторону монастыря, хриплым голосом выкрикнула:

— О святой апостол! Услышь мой голос! Я проклинаю отступника мелика Муси. Пусть гиены сожрут его подлую душу…