Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

В общем, к чему все эти рассуждения? Ну уж, конечно, не для того, чтобы кого-то обличать или поучать. Просто хочется, чтобы каждый из нас бережнее относился к результатам своих и чужих трудов и разумно распоряжался свободным временем, которого в нашей суматошной жизни катастрофически ни на что не хватает. И конечно, нужно бережнее и уважительнее относиться к собственным трудам и их результатам в денежном выражении. Идея гоняться всю жизнь за материальными объектами совершенно бессмысленна, вся эта суета иссушает душу.

Пора, пора уже дать отпор лавине ширпотреба, обрушившейся на Россию в последние четверть века. Пора вспомнить про одно из проявлений загадочной русской души: нашему человеку мало быть сытым, ему нужна духовная пища.

«Не хлебом единым жив человек», — так мы говорим, когда хотим напомнить себе или окружающим, что у человека есть не только материальные потребности, для полного счастья ему мало материального благополучия, ему необходима духовная пища, моральное удовлетворение. Самое время напомнить, что это лишь первая часть изречения, взятого из Ветхого Завета, но широко распространившегося благодаря уже Завету Новому.

Евангелие от Матфея повествует о том, как Христос после Крещения в реке Иордан удалился в пустыню и сорок дней и ночей строго постился. В эти дни « приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». (Мф. 4, 3—4)

Хорошо бы нам, людям XXI века, всегда держать в уме и в сердце эти святые слова. И вспомнить их, когда ненасытный шопоголизм повлечет нас в магазины. Тогда, может быть, вместо погони за очередной ненужной вещью, возьмем в руки Библию и насладимся ее духовными дарами. Ведь на дороге спасения они нам важнее и нужнее, чем новые башмаки.

Поминки с античным салатом

Выпить дед Вася любил. Смолоду гнал в сарае заветную сивуху — и за трешку сбывал ее членам своего тайного общества.

Жена его, баба Шура, в прошлом член ВКП (б), не одобряла сомнительного, хоть и прибыльного ремесла мужа. И часто прятала стеклотару с мутным пойлом в чулане. Но, если дед Вася находил пропажу, да успевал изрядно продегустировать свою стряпню, то тогда уж держись сама баба Шура… Только тот же чулан и спасал ее от гнева деда Васи.

И ведь никто, бывало, не посочувствует их семейным потасовкам. Деревня-то глухая, за Волгой, редко кто из властей туда наведывался. Вот и жили, как хотели, по способностям да по потребностям.

Но… прошло лет этак сорок, как все на селе изменилось. Понаехали богатенькие москвичи, прикупили землицу, дороги наладили, дач и теремов настроили, магазинчик открыли.

Дед Вася к этой поре крепко состарился, разменял десятый десяток, но заветный стаканчик за обедом пропускал так же исправно. Баба Шура больше не возникала, привыкла к его пристрастию, жив-здоров и слава богу.

Но тут, понятное дело, объявились наследники: двоюродные племянники, бывшие зятья и дядья — и, чуя наживу, давай наезжать к дремучим старикам на шашлыки. Раскинут поляну, водрузят мангал, вынут из багажника ведро замаринованной баранинки — и пошла-поехала гульба. Деда Васю и бабу Шуру то ласками, то сказками за стол затащат, нальют по стакану. Да не по одному.

Вот так однажды вечером накачали Василь Петровича, а он взял да и не проснулся под утро. Помер.

И так случилось, что веселые шашлыки обернулись поминками.

Раньше, бывало, на помин души в деревне подавали блины, кутью и кисель. А нынче-то стыдоба таким угощением отделываться. Ну и, как с погоста все вернулись, стол во дворе уже ломился: студень, колбаска, салаты, жаркое и водки ящик.

Баба Шура, казалось, не шибко-то и горевала. Вон родни-то сколько собралось невесть откуда. Помогут, поди, выжить. С огородом управятся, если что.

Восседала она за поминальным столом важная, торжественная, иногда вздыхала притворно: «Эх, мой-то сейчас где? Небось, в Могилевской губернии горшки обжигает! А куда деваться, если карачун пришел!»

Я рядом сидела, так она меня все теребила за рукав, радовалась достатку: «Глянь, холодцу-то сколь наварили! Ты мне положь кусочка два. Я шибко студень-то люблю! Ну, и мясца добавь. С салатиком! Да плесни еще рюмашку. Помянем деда Васю. Поди ж ты, семьдесят с лишним годов мы с ним в любви и согласии прожили».

А тут, как полагается на торжестве, самозваный тамада выискался, Валерка Миляев из соседней избы. Встал во весь рост с полным стаканом и к бабе Шуре с воззванием:

— Хозяйка, твоя очередь… Скажи чего-нето доброго про Василь Петровича…

Баба Шура поджала губы, скособочила трагическую мину, пустила невесть откуда взявшуюся слезу и затянула:

— О-ой, надёжа ты моя, законный муж! О-о-ой да ты куда ж пошел на житье на вековечное! На базар, али на ярманку-у-у!.. Отколь ни выходу, ни выезду-у-у!.. О-о-й, накажи, как мне теперя жить-то? Научи ты меня, как теперя дом-то домить! О-о-ой, да куда ж ты в гости посулился!.. Куда ни глянь, нигде тебя нетутка-а-а!..

Отголосив, баба Шура смахнула скудную слезу, и толкнула меня в бок:

— А вот того салатика-то я ищо не пробовала. Как он, слышь, называется? Греческий, што ли?

Не сдержалась я тут и выпалила:

— Античный, баба Шура. Анти-ичный!

— Во! Анти-тичного положь… И студня добавь. Как я студень-то люблю!.. Запомнить бы салат-то… Анти-тичный!

— Античный, баба Шура! Ты чего выла-то так неистово?

— А так положено!

Когда ты…

Иду по деревенской улице. На дворе — май, черемуха цветет. Вдруг у буйновского дома с треском распахивается калитка — и оттуда стремглав вылетает орава перепуганных кошек.

— Кыш, собаки! — слышу голос хозяина.

— Валер, ты за что их так… собаками-то?

— Да надоели они мне, свиньи! Повадились! Жрать просят… Это Клавка-соседка расплодила их, проституток!

Кошек Валера не любит. И не жалеет. Вот есть у него любимый пес Мэр. И всё. Ему и бульончик с капусткой, и сахарная косточка. А эти!..

— Урыл бы все бабье поголовье! — негодует он, запирая ворота.

— За что? — протестую я. — Чем бабы виноваты? Они тебе жизнь дали!

— Ага! Жизнь дали, а потом жить не давали!

Уже много лет Валера после развода — в одиночестве. Уехал из города, построил себе избу, купил катер, завел трактор, занимается перевозками через Волгу, ремонтирует технику, пашет людям огороды… И всегда — в достатке.

Жена его бывшая, Фаинка, осталась в Конакове. Когда в перестройку в стране была заваруха, они взглядами не совпали. Фаинка к демократам прибилась, а Валерка — к анархистам. Другого мужика Фая не нашла, хотя в городе она фигура яркая: клубом заведует и депутат районный.