Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

* * *

Мне захотелось вспомнить о друге моей юности, в судьбе которого отразились черты непростого поколения шестидесятых…

Многим из нас, тогда юным и беззаботным, жизнь представлялась не полем битвы, которое не просто перейти, а скорее увлекательной и азартной игрой в неизвестное… Мы сбивались в компании по интересам, где часто среди шума и веселья вдруг кто-нибудь из присутствующих задавал тон и настроение с поворотом на 180 градусов: как будем жить, какие ценности и приоритеты для нас важнее всего, и так далее. Жарко спорили обо всем, критикуя и ниспровергая современное искусство, главное — кино, считая его железобетонным, слишком и откровенно идеологизированным, как впрочем и советскую литературу, по мнению юных критиков, обслуживающую общество… Знать бы, что через много лет некоторые из этих фильмов окажутся киношедеврами и очень значимыми по своей чистоте и искренности.

В этих молодежных компаниях публика была неоднородная, в основном, «технари» из различных технических вузов и так называемые «лирики», как окрестили в то время студентов-гуманитариев. Приходили туда и ребята из театральных вузов. Все они были одинаково интересны, разносторонни и очень общительны. Кроме, пожалуй, одного. Мне он сразу показался загадочным и неординарным. Он редко вступал в разговор, по большей части слушал, не перебивая, не стараясь обратить на себя внимание. Зато многие девушки были к нему явно неравнодушны, пытаясь всевозможными женскими уловками заинтересовать Антона — так звали юношу. Он не был красавцем, но в нем было мужское обаяние и значительность, то самое мужское начало, которое порой заменяет в мужчинах красоту. Вот отчего, подумалось мне тогда, его закрытость, отсутствие той естественной легкости поведения, так характерной для большинства моих московских друзей. Но мне это нравилось, я точно помню. Для меня тогда это был своего рода знак отличия от большинства, когда все заранее известно. Мне он тоже понравился, и вскоре между нами возникла взаимная дружеская симпатия. У нас всегда находились общие темы для разговоров, и даже наши интересы во многом совпадали, хотя, по сути, мы были очень разными. При всей своей сдержанности и ровном отношении к девушкам, ко мне в том числе, его поведение было безупречным. На фоне моих сначала школьных, а позднее институтских друзей, порой с их безбашенностью и неуемной жаждой жизни во всех ее проявлениях, Антон, конечно, очень выделялся. Он был старше меня года на три-четыре, и мне льстило его серьезное ко мне отношение, умение слушать и слышать, хотя сам не был склонен к многословию с кем-либо…

Несмотря на свой юный и романтический возраст, я подспудно догадывалась о его особом ко мне отношении…

Наши отношения оставались целомудренными и только дружескими, мы любили ходить в кино, на джазовые концерты, литературные вечера. Нам было вместе интересно.

Наступило лето. Я уехала в Крым на два месяца с родителями. Антон сказал, что его ждет отец в Германии, приедет через месяц. Договорились встретиться в сентябре, в начале занятий.

Но встреча не состоялась. Антон исчез… Он не появлялся долгих три месяца, я не знала, что и думать. У меня не было его адреса, телефон квартиры, где он жил, не отвечал… Мне было тревожно и досадно: «Неужели нельзя подать весточку, как обстоят дела и все ли в порядке?»

Я с головой ушла в учебу и работу в газете. В общем, грустить было некогда, и я старалась о плохом не думать… И вот, в разгар сессии, в начале декабря, раздался звонок: «Я в Москве, скоро буду, поговорим при встрече». Наша встреча обернулась для меня полной неожиданностью: оказалось, что Антон в Москве уже больше месяца. Рассказывал неохотно и как-то вяло. Были обстоятельства, о которых ему бы не хотелось рассказывать подробно. Как-нибудь потом, есть проблемы, и вообще, ему не хотелось бы меня грузить, и все такое…

Я была ошеломлена и сбита с толку, что происходит? Я не узнавала своего друга. Он казался каким-то потерянным, неузнаваемым, с закрытым забралом. Я решила ни о чем не расспрашивать, когда сочтет нужным — сам расскажет. Расстались спокойно, без обещаний встретиться в ближайшее время. Я чувствовала, что произошло нечто необычное и серьезное в жизни Антона, но не представляла, что могло случиться с таким уравновешенным и спокойным человеком, как он, не то что мои друзья-архаровцы, вечно в поисках приключений и смысла жизни…

Теперь я старалась видеться с Антоном в знакомых компаниях, где царил по-прежнему дух свободы, веселья и молодого нигилизма и где не было принято выяснять отношения, «лезть» в душу. Меня это устраивало, я не любила что-либо драматизировать, если на то не было веских оснований…

Антон по-прежнему продолжал меня удивлять: он мог прийти ко мне домой под вечер, побыть немного, поговорить о том о сем и, неожиданно заторопившись, уйти, сославшись на неотложные дела. Я, конечно, не знала, что это за дела, но, судя по нервозности его поведения, думала, что они не из приятных.

Так продолжалось довольно долго, месяца три-четыре. Вскоре и наши общие друзья стали замечать странности его поведения: то вдруг начинает с жаром о чем-то говорить и спорить, а потом надолго замолкает и уходит в себя. Иногда, ближе к вечеру, внезапно исчезает, не попрощавшись, что на него было совсем не похоже. И только однажды у Антона вырвалось горькое признание: «Если бы ты только знала, как мне плохо! Как на душе тяжело и мерзко, ничего не хочется!» И столько было муки в его голосе и побледневшем, ставшем вдруг незнакомым лице, что я растерялась. Мне не раз потом приходилось замечать это мрачное, чужое выражение, меня это начинало пугать. Но однажды от наших общих друзей, завсегдатаев ресторанов в центре Москвы, я узнала нечто, поразившее меня. Оказывается, они не раз встречали по вечерам в одном и том же ресторане, довольно дорогом, в основном посещавшемся иностранцами, нашего Антона, сидевшего, как правило, в одиночестве, отстраненно, ничем особенным не привлекая к себе внимания…