Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

Записал и такую неожиданную шутку.

— Я придумал загадку Сфинкса. Что такое Тристан и Изольда? Триста Н Изо Льда.

Вызвана, сколько помнится, тем, что я тогда открыл для себя Софокла и, наверное, пытался сказать по этому поводу что-то умное. Скорее всего, то, что поражает до сих пор: античный автор трагедии неправдоподобно современен, мотивы поведения его героев актуальны до сих пор .Олеше, видимо, не очень были интересны мои открытия, и он с помощью шутки перевел разговор на другое.

Отрывочность, обрывистость его характеристик, оценок разных авторов вовсе не значит, что такими же беспорядочными были наши беседы. Несомненно, были какие-то причины, повод называть те или иные имена. Но никаких переходов я не помню, не записал. Ведь тогда, на Телеграфе, лихорадочно спешил оставить в памяти главное: суждения Олеши о литературе. Их и сохранила моя записная книжка. Сейчас она находится в РГАЛИ.

Юрий Карлович, безусловно, знал, что о нем говорят: молчит, исписался, кончился, как писатель, потому и кафе «Националь» («Князь „Националя“» — как он сказал о себе), нищета. В течение разговора он два-три раза ронял фразу: «Я много работаю». Я сам видел его письменный стол: он весь был завален папками, бумагами. Он что-то хотел прочитать — не нашел. Сердится: «Вещи не любят меня. По-моему, я где-то писал об этом. Когда ищу что-то, нахожу в последнем кармане. Когда подхожу к кассе, кассирша уходит». «Вещи не любят меня», — это фраза Кавалерова из «Зависти», но примеры автор приводит другие. Здесь не могу не сказать о самом Кавалерове. К сожалению, о главном мы не говорили: произведениях самого Юрия Карловича, не решился спрашивать о них. Хотя, наверно, это был бы самый интересный разговор. Главный герой «Зависти» — какая это сложная, противоречивая фигура! Его взгляд на мир, наблюдательность, богатство языка, понятно, автобиографичны и, конечно, привлекательны, они вызывают симпатию и сочувствие к бездомному герою. Но пишет о нем Олеша сатирически. Видимо, столь же непростым, противоречивым было отношение самого автора к новому строю, о чем, кстати, говорит его честное выступление на обсуждении партийной статьи «Сумбур вместо музыки», которое ему сейчас ставят в вину. В целом, Олеша принимал новый уклад жизни, во всяком случае, в его произведениях это только фон, на котором разворачивается действие. У него другая задача в литературе, им же поставленная и блестяще решенная.

Вот один его замысел:

— Я должен написать книгу, которая бы удовлетворила меня и была нужна стране. Я видел, например, броненосец «Потемкин». Не фильм — сам броненосец. Я слышал два залпа, которые он дал. Я помню, как он стоял в порту. Один на все море. Будто не приплыл сюда, а… — волнуется, поднимает руку, для чего чуть привстает с подушек, — …его поставили на воду. Мне хочется написать такую гуманную, нужную книгу. Это дало бы мне большое удовлетворение как писателю.

И тогда и сейчас меня не перестает удивлять необыкновенная художническая память Юрия Карловича. До этого я сам какое-то время жил в Одессе и видел корабли, стоящие на рейде. Они были обращены носами в разные стороны и при ярком солнце и спокойном море в самом деле казались неподвижными, будто кем-то принесенные сюда и вольно расставленные.

Но почему же «нужную»? История вольного броненосца известна во всех подробностях. Но как знать? Может, это был бы рассказ об Одессе тех лет, которую потрясли потемкинские события, город долго не мог вернуться к прежней жизни. Олеша рассказал бы об Одессе! Хочется так думать. Ведь мы, по сути, так и не узнали олешинскую Одессу. А здесь — такой повод.

Но город всегда жил в его душе. Я повторил ему фразу из его же рассказа: платаны — антилопы растительного мира.

— Конечно, — мгновенно реагирует Юрий Карлович. — Видели у них светлые подпалины?

Как точно! Тонкая, ободранная местами кора, открывающая желтые и серые пятна, в самом деле напоминает ляжки животного. В городе юности он не был уже много лет, но картину передает фотографически точно. Правда, в рассказе метафора находит иное оправдание: нагие, мощные, сильные ветви. Я напоминаю ему об этом, но это никак не трогает его, равнодушно замечает.

— Можно и так. Можно убедить в ошибке. В моей книге много ошибок, но их никто не видит.

Если вернуться к неосуществленному «потемкинскому» замыслу — рассказ о городе детства был бы точен, что же касается деталей — можно дать волю воображению. Это не была бы выдумка — просто другое виденье реальности. Но реальности! Воображение Олеши — это просто театр реальных людей и предметов, которых мы не видим в своей повседневной жизни.

Ольга Густавовна рассказала о том, что Юрий Карлович мог поехать в Англию в составе писательской делегации. Для тех лет это была совершенно невероятная поездка, все равно, как слетать на Луну, но он отказался. «Зачем? Я могу ее представить». Мог! Его описания предметного мира так убедительны и осязаемы, словно мы смотрим в стереоскоп. Сам он употреблял другое выражение: переводные картинки. Сейчас их нет, но какая это была радость, когда из блеклых, размытых оттисков вдруг появлялось невероятно яркое и живое изображение. Вот так Олеша и писал — стереоскопично. Так он видел те предметы, вблизи которых никогда не был, только знал о них.

Кстати, отказ от Англии — и об этом тоже говорила Ольга Густавовна — был обусловлен другой, более прозаической причиной: не было приличной одежды. Единственные брюки, которые имелись у него, так обтрепались, что в них неудобно было ходить даже по улице.

В моей записной книжке сохранилась такая лаконичная запись: дама-уродка. Теперь я вспоминаю, что так Юрий Карлович назвал персонаж из новой инсценировки «Трех толстяков» (первая была сделана для МХАТа еще в 1930 году). Об этой даме Олеша говорил что-то более подробно, но что — не помню, не записал, в самой сказке такого персонажа не было. Не появилась дама и в новой инсценировке. В письме, которое я получил, Олеша упоминает и о другой пьесе, которую пишет — из современной жизни. Какой? О чем? Видимо, еще не все архивы разобраны…

Я всего лишь начинающий журналист, но Юрий Карлович настойчиво толкает меня к литературе. Во вторую встречу задает вопрос:

— Ну, написали рассказ?

Я не собирался, но делаю вид, что пытался, но вот не нашел сюжета. Добавляю: «Вот в ваше время…»

— А что — наше время? Гражданская война, тиф, мор.

Неожиданно:

— Будет война, пойдете на войну, появятся сюжеты.

Теряюсь от такого поворота.

— Будет, Юрий Карлович?

— Конечно. Сколько себя помню, всегда были. Я без войны жил всего несколько лет.

Тему рассказа не оставляет. Упоминает еще и сценарий: «Напишите сценарий».