Александр Плоткин - Воспоминания о семьях Плоткиных и Эйзлер

Уволившись из армии, папа поступил в ГИДУВ (Государственный институт для усовершенствования врачей) и стал аспирантом на кафедре проф. Белоновского. Темой папиной работы была разработка бактериофага. Насколько я помню, этим препаратом собирались лечить гнойные заболевания и, в частности, ангину. Сам проф. Белоновский был типичным русским интеллигентом и по поведению, и по виду. Всегда в костюме-тройке, с бородкой и усами, высокий и к тому времени полноватый. В общем, производил впечатление. Не то, что его аспиранты (а их было трое): ходили кто в гимнастерке, кто в какой-то куцавейке. И зарплата у них была маленькая. И время было нищее. Эти аспиранты (а все они были с высшим медицинским образованием) еще и подрабатывали на полставки. Мой папа тоже. Он устроился на полставки квартирного врача на Охте. Его участок был в деревне Яблоневка. Тогда это была настоящая деревня — с деревянными домами, огородами вдоль речки Оккервиль и ветхим мостиком через эту речку. Теперь это полноправная часть города с многоэтажными домами. Я помню из своего детства, что мы несколько раз на лето ездили в Яблоневку на Охту. Жили мы в деревянном домике у семьи Бутлеровых. Папа лечил их, и семьи подружились. Я точно не помню, либо старший из семьи Бутлеровых, либо его жена были детьми Бутлерова, известного русского химика. У семьи Бутлеровых, у которых мы снимали комнату, была дочь Оля, Таниного возраста, и они дружили. Дальнейшая судьба этой семьи печальна. Старшие Бутлеровы умерли еще до войны. Перед войной Оля вышла замуж за университетского аспиранта, еврея, подававшего большие надежды. В начале войны он был призван в армию и в первые дни погиб. Оля до войны родила ребенка, в определенном смысле продолжателя рода Бутлеровых. Оля и ее сын остались в Ленинграде во время войны. Голод они переживали вдвоем, одни, и, конечно, им было очень тяжело. Таня, моя сестра, во время блокады несколько раз навещала их. Она рассказывала, как однажды застала их, закутанных, изголодавшихся, за чтением книги «О приготовлении пищи из овощей». Однажды Таня принесла им дрожжевой суп, который давали раз в день работникам госпиталя. Гадость несусветная! Многие его не могли есть, несмотря на голод. Но Оля и ее сын сразу его съели. Голодный и холодный 1941—42 год они не пережили и оба умерли. Была семья. Случилась война. Семья исчезла. Оборвался род.

Вообще блокадные годы были ужасные, и как выживали люди, непостижимо. К примеру, в зимние дни 1942 года — одни из самых критических дней блокады. Январь, февраль — наибольшая смертность в Ленинграде. Морозы, голод, люди обессилены. Мы жили на 10-й Советской улице. Папа и Таня работали в ГИДУВе, во время войны ставшем эвакогоспиталем. ГИДУВ находился на Кирочной улице (тогда — улице Салтыкова-Щедрина, 41). В мирное время папа путь от дома до работы проделывал за 10—12 минут. Но в январе 1942 года, уже обессилевший, он этот путь проделывал за 30—40 минут, так как, пройдя немного, он останавливался передохнуть. Режим папиной работы был такой: два дня он работал в клинике с дежурством ночью, а в конце второго дня он шел домой отдыхать, и на следующее утро шел на работу. И вот в один из январских вечеров в конце второго рабочего дня, часов в шесть вечера, папа пошел домой. Путь его лежал по Таврической улице. Снег на улице, конечно, не убирали, но вдоль домов разгребали тропинку на тротуаре, откидывая снег в сторону. Таким образом вдоль тропинки образовывался снежный высокий сугроб. Вот на этот сугроб обессилевший папа облокотился передохнуть и… заснул. Обессилевшему человеку в мороз заснуть — значит не проснуться, замерзнуть и умереть. И вот именно в это время, по этой неосвещенной безлюдной улице, шла на работу медсестра папиного отделения Леля. Увидеть замерзшее тело в то время было обычным, и на это не обращали внимание. Знали, что утром каждого дня специальная служба собирала трупы и увозила для захоронения в братских могилах. Но в тот вечер Лелино внимание привлек человек, лежащий на снегу, а главное — знакомый воротник пальто (очень высокий воротник, с острыми углами). Она узнала шубу доктора Плоткина. Подошла к нему — он не просыпался. Она, маленькая, хрупкая женщина, не могла его поднять, и только и смогла оттащить его в ближайший подъезд; поспешила в госпиталь, организовала людей, и они, взяв санки, пришли за папой, отвезли его в госпиталь, сделали тёплую ванну, вкололи для сердечной мышцы камфару, напоили горячим чаем. И откачали папу. Домой он уже, конечно, не попал, переночевал в клинике, а утром приступил к работе. Вот так благодаря фантастическому стечению обстоятельств папа остался тогда жив.

Отец. Блокадный 1942 год

Надо сказать, что папа пользовался уважением и хорошим отношением к себе друзей, знакомых и сослуживцев. Он был добрым, готовым к самопожертвованию и очень скромным человеком. Повидав много тяжелых моментов (революция, две войны — гражданская и вторая мировая) и видя, как люди слабы перед испытаниями, выпадающими на их долю, в особенности когда они больны, он был очень снисходителен к человеческим слабостям и недостаткам людей. Но он был очень непреклонен к проявлениям антисемитизма и, конечно, фашистской идеологии. Это он относил на всех немцев. Помню такой эпизод. Во время войны в наш дом попала бомба и разрушила часть дома. Наша квартира, которая располагалась на противоположной стороне здания, пострадала только тем, что выбило окна вместе с рамой, как во всех квартирах на нашей лестнице, но жизнь не нарушилась. Так вот, после войны для восстановления нашего дома привозили пленных немцев. Они работали под охраной солдат, стоящих вокруг дома. Внутри дома, во дворе, они, пленные, передвигались свободно. И часто ходили по нашей лестнице, звонили в квартиры и просили хлеба. Однажды я был один в квартире, открыл немцу дверь, и он стал просить хлеба, говоря, конечно, «Гитлер капут» и что он не немец, а австриец, и т. д. Вид у него был жалкий, и я ему дал хлеба. Вечером я рассказал об этом отцу, и он с волнением в голосе сказал, чтобы больше этого не было, и сказал, что если бы я был на его, немца, месте, он бы меня просто убил. И я понял, что, при всей своей доброте, он к этим пленным немцам не испытывает жалости и сочувствия их положению.

Поскольку усовершенствование врачей предполагало различные специализации, ГИДУВ включал в себя несколько различных клиник, но не все они были в основном здании ГИДУВа, часть из них располагалась в отделениях различных больниц города Ленинграда. Папа работал на кафедре терапии, но ему приходилось давать консультации в разных клиниках, и за многие годы работы он познакомился со многими врачами других кафедр, среди которых были известные специалисты по различным болезням. Среди них папа пользовался большим уважением, вероятно, прежде всего благодаря профессиональной добросовестности. Интересно, что когда заболевали сами профессора, они обращались к папе. Он лечил академика Петрова Н. Н., выдающегося онколога, до конца его жизни. В свое время он подписал письмо русской интеллигенции против введения в СССР смертной казни (инициатор Сталин). Это ему, как и другим, не простили. Его перестали выпускать за границу, арестовали его дочь. Может быть, от суровых репрессий спасал возраст и мировая известность. Интересный факт. Когда (уже после смерти Сталина) состоялось его 75-летие, и Петрову присвоили звание Героя Соц. Труда, на торжественном собрании по этому поводу он сказал, что все, чего я в жизни и профессии добился — это благодаря трудолюбию, некоторой доле природного таланта и небольшому проценту еврейской крови. Хотя известно, что его родословная — из донского казачества. Зачем он это сказал? Когда у мамы в 1937 году обнаружился рак груди, папа, конечно, положил ее в клинику Петрова. И за день до операции Петров пришел в палату, где лежала мама и еще одна старушка. Петров каждый вечер обходил свое отделение в домашней одежде (жил он на территории ГИДУВа, этажом выше своего отделения). Осмотрев старушку, понял, что исход печальный, стал на колени и начал молиться, крестясь. Маме это очень не понравилось, и она в больничной одежде ушла домой, сказав, что у Петрова оперироваться не будет. Нужно отметить, что в этом поступке — характерная черта Эйзлеров. Папа решил положить маму на другое хирургическое отделение, руководителем которого была профессор Цецилия Соломоновна Коган, старая большевичка, близкая подруга жены Кирова.