Вальтер Флекс - Странник между двумя мирами

Я сначала расположился между озерами, затем провел пять месяцев вместе со своей «шестой» [ротой]. Рытье окопов и несение караула, несение караула и рытье окопов. Все ночи глубоки и темны, как бездна, и полны непостижимой жизни. Блеклые и короткие дни не представляют собой ничего большего, чем свинцовый сон и спутанные грезы. Ночи же — это тайная жизнь в норах и сумрачных окопах, хождение взад-вперед вдоль оцепенелой серой проволоки, озаряемое вспышками света, сидение в засаде у бруствера и амбразур, а еще — корпение у полевого телефона… И каждую ночь напряженным до предела чувствам открывается мрачная и угнетающая картина той давней ночи, ночи в Зайле… Жужжит зуммер полевого телефона. Светом озаряется тихая гладь озера Симно. Грохочут далекие выстрелы. Часовой ходит взад-вперед… О, ночи, заклинатели мертвецов! Дни — лишь сон и обман, которые развеиваются по ветру, словно опадшие листья, но каждая ночь снова вызывает к жизни мрак той роковой ночи над озером Симно. Я сижу, свернувшись в клубок, в своем блиндаже перед мерцающей свечой и с ропотом вслушиваюсь в голоса ночи. Каждую ночь я заново переживаю твою смерть, мой друг! Ты и я, мы оба в одном горящем доме, разделенные тонкой стеной, пытаемся спасти то, что принадлежит нашему народу. Мы вместе, ты и я. И ты, мой брат, горишь в комнате рядом со мной, а я ничем не могу помочь тебе… Я сижу, съежившись в комок, и стенаю. И чувствую твою близость. Ты рядом со мной и хочешь успокоить меня. Я слышу твой добрый юный голос.

«Быть лейтенантом — это значит подавать пример своим людям. И смерть за них — всего лишь часть этого». Я поднимаю взгляд и ищу тебя глазами. Знакомые фигура и голос исчезают. Я поднимаю воротник шинели и выхожу на свежий воздух. И меня снова пробирает мороз холодной русской ночи. Я хожу туда-обратно перед окопами и «ямами подслушивания», где люди находились в засаде. С высоты над обугленными руинами деревни возвышаются высокие черные кресты латвийского кладбища. Как часто мы на утренней и вечерней заре проходили мимо этих пустынных могил! Они все похожи друг на друга, как тени. И все же вид ни одной из них не приводит меня в такой трепет, какой охватывает меня при виде солнечной могилы над озером Симно. Я пристально смотрю на кресты. Бледный свет просачивается через темные облака на востоке. Пора идти спать.

Все мои ночи — это скорбный плач по ушедшему. Ночные бури с воем стучатся в дверь моей хижины, выстроенной из глины и досок. Мое сердце — словно сарай, полный диких коней, сарай, охваченный пожаром. Кони топчутся на месте, звеня уздой…

Тихие ночи протекают медленно, словно призраки. Веет утренней прохладой, и я истомленными от бессонной ночи глазами вглядываюсь в потускневший огонь свечи и тушу свет. Каждая моя ночь — это плач по ушедшему. Затем утро затягивается туманами, и его блеск исчезает. Приходит зима, и от мороза стекла тускнеют. В моей душе холодно, как в этой пустой комнате. Окна замерзли. Ни лучика света из привычного мне мира не проникает в мою душу. Я сижу в одиночестве за замерзшими окнами, мой друг, и смотрю на твою тень, наполняющую комнату… И снова стенаю. Но снаружи становится светлей. И ты снова рядом со мной и успокаиваешь меня. «Посмотрим-ка, не окажется ли вдруг, что во мне больше жизни, чем в тебе! Гляди, я встаю на окно и кладу руку на лед. Он тает под моими руками. Первый луч солнца пробивается внутрь. Я улыбаюсь и дышу над этим холодным и бесчувственным льдом — посмотри же, как он тает! Из окна теперь видно леса, города и озера, где мы ходили с тобой, дорогие лица смотрят на тебя там, снаружи. Не хочешь ли ты позвать их? Разве мы не были всегда странниками между двумя мирами, скажи мне, мой спутник? Разве мы не были с тобой друзьями, потому что такова наша природа? Почему же ты так сильно привязан к той прекрасной земле с тех пор, как она стала моей могилой, и носишься вокруг нее, как если бы ты был прикован к ней? Твой дом должен быть и там, и здесь, иначе ты не обретешь его нигде…» Наступил ясный день, и мое сердце хочет наполниться светом и верой.

Все мои ночи — это плач по ушедшему. В серой шинели я лежу, упираясь в заснеженный бруствер, и смотрю на бледные звезды в пустынном зимнем небе. И мое сердце ропщет. «Мы постарели от наших поступков и наших мертвецов. Смерть когда-то была молода и щедра в своей милости, но теперь она стала старой и жадной». Однако тут рядом со мною тихо появился мой друг, не знаю, откуда, и я даже не спрашиваю. Его рука лежит в моей руке, как тогда, в лесных окопах на подступах к Аугустово. И он утешает меня: «Вы все думаете, что постарели, но на самом деле вы становитесь зрелыми. Ваши поступки и ваши усопшие делают вас зрелыми и хранят вашу молодость. Это жизнь стала старой и жадной, а смерть всегда была и остается такой. Разве ты не знаешь ничего о вечной юности, которую дарует смерть? Дряхлеющая жизнь должна снова стать молодой, такова божья воля, но для этого она должна пройти через смерть. В этом смысл и загадка смерти. Разве ты этого не знаешь?»

Я молчу. Но мое сердце снова ропщет. И он не отпускает мою руку и продолжает тихо утешать меня, исполненный спокойного, добродетельного рвения. «Плач по усопшим — это дурная услуга для самих мертвых, мой спутник! Вы хотите сделать из своих мертвецов призраков или же вы хотите позволить им быть вместе с вами? Третьего не дано для сердец, страдающих под ударом божьей длани. Не делайте из нас призраков, позвольте нам быть рядом! Мы хотим иметь возможность в любое время входить в вашу компанию, при этом не тревожа ваш смех. Не превращайте нас в призраков, дряхлых и серьезных, позвольте нам почувствовать дух веселья, яркой и сверкающей дымкой которого была наполнена наша молодость! Пустите к себе своих мертвых, о, живые, чтобы мы могли пребывать с вами в моменты радости и печали. Не плачьте о нас так, чтобы каждый друг боялся даже заговорить о нас! Сделайте так, чтобы друзья набрались мужества говорить о нас и смеяться! Дайте нам возможность побыть рядом с вами подобно тому, как мы были вместе при жизни!»

Я все еще молчу, но я чувствую, что он держит мое сердце в своих добрых руках. И снова раздается его голос, так полюбившийся мне, и он снова утешает меня: «Как израненные деревья источают сладкие и горькие соки, так сердца поэтов источают песни, наполненные сладостью и горечью. Бог ударил тебя прямо в сердце. Так пой же, поэт!»

«Мой друг, мой друг, в моей душе снова звучит голос твоей души, словно звонящий колокол, который раскачивается в такт другому!»

С восточной части неба над черными облаками и темной землёй струится жидкое золото. Розовое свечение парит среди молодых побегов на кронах берез. Облачка свежей зелени и здесь, и вдали висят на верхушках деревьев, над черной землей. Поднимается вторая военная весна. Над могилами в Польше проносится гроза.