Вальтер Флекс - Странник между двумя мирами

Мы провели ночь на соломе в русских казармах в Аугустово. В последующие дни мы отправились дальше, в Калварию через Сувалки. В этих первых походах, которые утомляли и раздражали людей, у которых за долгие месяцы позиционной войны успели заржаветь кости, юный странник оказался прекрасным помощником. Без настойчивых напоминаний, нагоняев и принуждения он умел при помощи шутки быстро заставить всех унывающих поднять головы и воспрянуть духом. При этом он сам легким и твердым шагом ходил взад-вперед вдоль марширующей колонны. Если ему во время марша предлагал свою лошадь один из конных офицеров, он отказывался; как командир взвода он шел вместе со своими людьми. Погонять уставшие отделения с высоты своего коня, который ему не полагался — это было ему не по душе. В его походке всегда присутствовала некая твердость и праздничность, и каждому нравилось смотреть ему вслед. Недалеко от Калварии походные колонны батальона были замечены русским артиллерийским наблюдением, и по улице, которая просматривалась только на коротком участке пути, с грохотом пронеслись подрывные снаряды разрывающейся шрапнели. Рядом с проходящими колоннами взрывающиеся гранаты мощными ударами разметали черную землю вверх на высоту деревьев, образовав огромные воронки. Роты укрылись от огня в трясине справа от дороги и продолжили свой путь к башням Калварии в стороне от дороги, по лугам, где их не было видно. Я все еще вижу перед собою Эрнста Вурхе, как он идет через град снарядов на подступах к Калварии таким же спокойным и прямым шагом, каким он ступал, когда спускался с крутых скатов Кот Лорен. Таким же шагом он шел вдоль восточнопрусских и польских озер. И абсолютно точно так же он с песней шествовал впереди всей роты, идущей искупаться, через солнечные леса Аугустово. Эта походка ничуть не стала торопливее и быстрее. Спокойная и твердая командирская поступь молодого лейтенанта сопровождала роту и держала ее в строю на протяжении всей зоны огня, не позволив колоннам разбежаться по незнакомой и опасной территории. После многочасового изнурительного перехода по заболоченным долинам и непроходимым склонам рота снова свернула на большую дорогу. Наряду с инстинктивным движением вперед уставшей серой массы на каменной мостовой Калварии был слышен бодрый шаг молодого командира.

Между Калварией и Мариямполе полк еще раз занял укрепленную позицию, возведенную прусским ландвером. Отвратительный запах гниения витал над глинистыми окопами, в которых мутные грунтовые воды постоянно скапливались в глубоких лужах и рытвинах. Из-под настила для пола в блиндажах каждый раз заново нужно было вычерпывать просачивающуюся воду. По другую сторону бруствера выброшенная грязь текла широкими, вязкими ручьями. На воздухе и под землей все кишело насекомыми. Мухи скапливались черными комками вокруг каждого кусочка еды, а неустанно снующие туда-сюда мыши сбрасывали сухую глину с балок перекрытия блиндажей прямо нам на головы и в наши тарелки. Эрнст Вурхе, который на днях должен был передать свой третий взвод товарищу, у которого свидетельство о производстве в чин было старше, делил со мной эту узкую нору. В ней как раз хватало места на то, чтобы разместиться на двух койках, соединенных наподобие двухъярусной кровати. Когда становилось совсем невыносимо, мы оборонялись от мышей, устраивая ночные налеты и открывая огонь с обеих коек из наших пистолетов. Эти огневые налеты порой превращались в неистовый ураганный огонь. Наши карманные фонарики играли роль прожекторов на поле боя, освещая пустынные груды обломков, состоящие из щепок и кусков глины. Под этими завалами один раз был даже найден погребенный мышиный труп. Воздух в нашей дыре, которым мы дышали, когда спали, не становился ни лучше, ни хуже от пороховых газов, которые по ночам витали в воздухе над полем боя. В остальных случаях мы по возможности избегали пребывания в этой неприятной дыре, в которой мы несмотря на громкую надпись на двери «Штаб 2-го взвода», раздобытую Вурхе, не чувствовали себя уютно. Днем мы пользовались каждым моментом, чтобы побездельничать и поболтать на солнышке, лежа на скудном лугу за окопами, поросшем полевыми цветами. Равнинный луг был единственным чистым клочком земли, который был нам доступен в этой убогой местности, простирающейся вокруг Калварии — «города Страстей» * (прим. пер.: название города Калвария происходит от лат. Calvaria — Голгофа). Однако у этого места был один недостаток: находиться там можно было только лежа. Если кто-то отважился бы прогуляться по лугу в полный рост, у него прямо над головой просвистели бы залпы из какого-нибудь русского окопа. И это все же было прекрасно, растянувшись на цветущем лужку и скрестив руки за головой, смотреть ввысь на голубое, согретое солнцем небо. Таким образом мы с моим другом проводили время за нашими последними разговорами, в последний раз у меня была возможность восхититься быстротой его мысли и образностью его слов… Песни Гете заставляли нас забыть наше убогое окружение, и часто только град пуль, который приветствовал нас, когда мы вставали, возвращал нас назад, в реальный мир.

Рано утром 19 августа, не успел я сменить друга на ночном дежурстве, как получил от командира роты приказ, с патрулем по возможности оценить силы противника, занимающего окопы. Бои за Ковно с каждым днем делали позицию противника все более непригодной для обороны, и имелись все основания полагать, что он однажды в ночи и тумане оставит окопы, чтобы отступить еще дальше на более укрепленную позицию.

Вместе с патрулем, состоявшим из двух отделений, я отправился разведать это. Уже стало почти совсем светло, и сначала мне не верилось, что мы сможем далеко продвинуться, потому что, только стоило нам перемахнуть через наклонный барьер бруствера, у нас над головой с той стороны просвистело несколько пуль. Это убедило нас в том, что в окопах русских еще теплилась жизнь, и к тому же мы должны были проделать весь этот путь, находясь в полной видимости врага. Но странно было то, что, чем дальше мы шли вперед, тем нерешительней доносились выстрелы из окопов противника. Не было никаких сомнений в том, что нас уже давно заметили. Возможно, русские ночью оставили позицию, оставив там всего несколько человек, которые регулярной стрельбой должны были как можно дольше изображать наличие в окопах гарнизона, и им теперь казалось благоразумным не провоцировать нас без надобности. Или же они хотели, чтобы мы подошли поближе, заманивая нас в ловушку. Чтобы выяснить, какая из двух возможностей более вероятна, я вместе со своими двумя отделениями занял позицию на плоском холме, выпустил несколько залпов в сторону русских окопов и затем немного отступил, словно собираясь назад на свою позицию. Я сказал себе: если бы русские хотели заманить нас в ловушку и теперь видели, как мы поворачиваем назад, то они бы сейчас уже вели стрельбу из всех орудий, чтобы выкосить нас всех, прежде чем нам удастся уйти. Однако, несмотря на поворот назад, все ограничилось несколькими выстрелами, которые то слева, то справа пролетали мимо наших голов. Это придало нам уверенности, и мы снова энергично пошли вперед на заграждения русских. Одновременно я отправил одного солдата назад к лейтенанту Вурхе с указанием, чтобы он как можно быстрее следовал за мной вместе с группой гранатометчиков. Я хотел ждать его на сожженном крестьянском дворе вблизи заграждений русских, а затем ворваться в их окоп и в случае внезапного нападения на нас все же выбраться из ловушки, используя средства для ближнего боя. Все прошло гладко. По установленному сигналу мы пошли в атаку, двигаясь под обугленными деревьями, и разделили рогатки * (прим. пер.: легкое оборонительное заграждение, конструкция из бруса и кольев, связанных между собой) в заграждении русских. В мгновение ока крепкие и энергичные кулаки наших солдат пробили брешь, и мы прыгнули через гребень бруствера во вражеский окоп. Однако в критический момент атаки у всех быстрее колотилось сердце, это можно было видеть по той манере, с которой руки солдат раздвигали колючую проволоку. В русских окопах к нам присоединился Эрнст Вурхе со своей группой гранатометчиков. Один русский сержант сдался в плен вместе со своим отделением. Мы отправили в роту пешего связного, разоружили русских и отправили их в сопровождении двоих солдат в качестве прикрытия вслед за спешащим вперед связным. Часть людей мы оставили для дальнейшего обыска блиндажей, а сами пошли вместе с остатком патруля, чтобы прояснить ситуацию на второй позиции противника. Мы обнаружили, что окопы на командной высоте 130 пусты, и что подворья за ними тоже были заброшены. Только огромные груды пустых бутылок в пустых комнатах ясно указывали, где располагались штабы высших чинов. Со второй позиции тоже отправился назад в роту связной. Мы сами еще много километров беспрепятственно пробирались до самой Шешупе * (прим. пер.: Szeszupa — река, протекающая в Польше и Литве), вступили в перестрелку с казачьим патрулем и установили, что противник еще не остановился на привал в окопах на берегу реки. Теперь наша задача была выполнена, и мы попытались связаться с ротой. По возвращении назад к нашим окопам (мы ехали назад на повозке, захваченной для перевозки нашего багажа) мы между первой и второй линией русских траншей повстречались с уже разведывающими местность драгунами, которые были отправлены туда в связи с нашим донесением. Вскоре после этого мы наткнулись на пехотные патрули и марширующие колонны, и, когда мы лично отдали рапорт командиру роты, части полевой артиллерии уже шли по балочным мостам через наши окопы. Целая дивизия пришла в движение. «Девятая» была первая ротой, объявившей об отступлении противника. Этим гордился каждый солдат роты. Нас еще раз отправили вперед вместе с патрулем прикрывать переход через Шешупе на мосту. Однако мост уже содрогался от грохота марширующих колонн, колес и лошадиных копыт. Конные и пехотные патрули уже разведывали местность далеко впереди. Мы сбросили одежду, искупались в реке и стали ждать батальона. Это на долгие месяцы вперед было нашим последним купанием.