Вальтер Флекс - Странник между двумя мирами

Из Галиции досюда доходили громовые раскаты новых жестоких боев, и гигантские шеренги армии Гинденбурга, словно застывшие в железной неподвижности, простерлись далеко вперед, туда, где бесконечная линия фронта содрогалась от грохота сражений. Мы все еще в выжидательной позиции лежали за нашими заграждениями, но уже внимательно прислушивались, готовясь услышать приказ к наступлению. Во время ночных вылазок к врагу мы уже закрепили на русских проволочных заграждениях бумажные флажки со злорадной новостью о падении Перемышля и Львова * (прим. пер.: в оригинале — польское название Пшемысль и немецкое название Лемберг). Мы знали, что эти сообщения должны были со дня на день стать для нас сигналом к атаке.

Однако, прежде чем нас унес и захватил своими водоворотами все возрастающий поток большой борьбы, нам судьбой было подарено еще несколько ясных и счастливых дней, образ которых светит мне из прошлого, подобно мерцанию над далекими и прекрасными зеркальными озерами. Наша рота в начале июля на пять дней выбралась из окопов, и мы, углубившись в лес, оставались там в резерве среди шалашей и палаток. По воле случая на это время пришелся мой день рождения, и друг организовал мне праздник, но не с полными бокалами и громкими песнями, а по-своему — вместе с солнцем, лесом, водой и звучанием вечности в древних прекрасных словах, которые на его юных устах становились моложе и обретали душу. Безоблачный праздник без войны — шестое июля — весь этот день был одним большим подарком его живого сердца моему сердцу. Когда солнце стояло в зените, мы спускались из тени красных сосен к лугам Нетты. Солнце купалось в насыщенном синем небе, освеженном ночной грозой, и влажным блеском отражалось здесь, в мерцающих изгибах реки, и вдалеке, там, где в стальной синеве открывалась светящаяся гладь щита — поверхность озера Сайно. Свет проникал через сочную зелень пестреющих тополей и лугов, и над бурно разрастающейся травой широких пастбищ воздух мерцал и дрожал от дыхания разогретой земли. Мы сбросили наши одежды на берегу Нетты и искупались. Вместе с потоком мы длинными гребками двигались вниз, затем плыли против течения обратно так, что вода ударяла нам в плечи. А еще мы снова и снова головой вперед далеко прыгали в воду с разогретого на солнце и обжигающего наши ступни деревянного моста.

На спине мы спокойно плыли вниз по течению и бежали назад по теплому песку у заросшего тростником берега. В буйной и пестрой луговой траве мы сохли на солнце и ветру, и тихие, дрожащие солнечные волны равномерно пробегали по воздуху, песку и по нашим телам и воспламеняли все живое опьяняющей силой и расслабленной радостью.

Издалека грохотал гром орудий, однако мир войны, откуда мы сбежали на несколько часов, казался далеким и ненастоящим, словно сон. Наше оружие лежало под пыльной одеждой в траве, и мы не думали о нем. Невероятное величие непрестанно витало над широкими мерцающими глубинами зеленых пастбищ и голубой воды; наши взгляды были поглощены созерцанием этого величия, чьи быстрые крыла, совершив прекрасный широкий взмах, начинали легко парить в небе. Была ли это хищная птица, что унесла душу юноши рядом со мной ввысь, душу, наполненную свободной радостью пребывания с богом? Когда странник проходил конфирмацию в немецком храме, обряд посвящения сопровождался словами, которые были под стать его душе: «Те, кто ждут Бога, обретут новые силы, чтобы они могли взлететь на крыльях, как орлы!» Юный студент-богослов почувствовал, как у его души вырастают крылья под воздействием той вечной силы, которая «наполняет радостью твои уста, чтобы ты снова был молод, как орел». Он легко и свободно воспарил вместе с другом над яркой бездной пестрой земли. Юноша стоял, изящный и исполненный света, на цветущей земле, а солнце, поблескивая, утекало сквозь его простертые ладони, в то время как из его уст, из которых так часто звучали песни Гете, теперь над напоенным солнцем божественным садом струилось древнее и святое благозвучие псалмов царя Давида * (прим. пер.: Псалом 103):

Вечная хвалебная песнь творения своему Творцу прозвучала над зрелой, согретой до самых глубин землей. Благозвучие юного голоса, словно звенящий хрусталь, облекло собою прозрачное вино вечных слов. Стройный и гармонично сложенный человек стоял, как памятник божественному творению, в сияющем от света солнца Эдемском саду, и с его живых губ слетало легкое дуновение духовной весны, распространяясь все дальше над землей и людьми.

По широким пастбищам озорным галопом пронесся табун неоседланных лошадей. Кобылы и жеребята паслись на лугах Нетты. Реку с ее зелеными берегами наводнили светлые тела купающихся солдат. Освещенные солнцем широкие просторы Нетты утопали в воде, свете и веселом смехе. Вечная красота Бога заблистала над божественным садом и воссияла солнцем и сверкающим щитом над светлым образом юноши…

Через шум и блеск всех сражений и побед этот образ сияет во мне, как самое сильное впечатление, которое когда-либо довелось пережить моей душе и моим чувствам.

Но вечером того же дня тот же самый человек стоял рядом со мной в сером мундире на темной вышке на верхушке раздвоившейся ели, откуда наши часовые весь день из полевых биноклей осматривали поле боя. Он играючи положил свой широкий штык так, чтобы красная луна отражалась в его сверкающей стали. Его правая рука с тихим волнением скользнула по лезвию клинка. Его глаза и руки, как это часто бывало, обрадовались римским очертаниям блестящего оружия. Слегка вытянув голову вперед, он вслушивался во тьму над русскими окопами, над которыми взлетали и падали бдительные сигнальные ракеты. За черными деревянными хижинами Обуховизны * (прим. пер.: деревня в Польше) красным пламенем горели торфяники, и черная сажа хлопьями кружила в облаках над освещенным заревом небом. Вплотную прижавшись к темной гигантской ели, мы говорили о боях, которые нам предстояли. «Пережить настоящий штурм» — сказал лейтенант рядом со мной, «это должно быть, прекрасно. Возможно, он станет для нас последним. Он просто обязан быть прекрасным». И он снова замолчал и посмотрел вниз, на широкий стальной клинок в его руках. Внезапно он положил мне руку на плечо и продемонстрировал мне сверкающее оружие: «Это прекрасно , друг, не правда ли? Да?» Что-то вроде нетерпения и страстного желания звучало в его словах, и я почувствовал, как его горячее сердце ждало и надеялось в предвкушении великой битвы. Еще долго он стоял так, не шевелясь, со слегка приоткрытыми губами, в лунном свете, становившемся все ярче. Луна струилась по широкому клинку в его светлых руках, и казалось, что он вслушивался во что-то необычное, великое и враждебное, скрывающееся во тьме. Он так бодро и жадно вслушивался в близкое будущее, оглашенное лязгом оружия, что показался мне героем ожившей картины, изображающей юного оруженосца, который в ночь перед посвящением охраняет свое оружие, как того требует рыцарский обычай.