Имоджен Гауэр - Русалка и миссис Хэнкок

– Еще одна записка от соседей, – говорит Сьюки.

– У нас нет соседей, – отвечает Анжелика, слюнявя кончик нитки и пытаясь продеть его в игольное ушко.

Они со Сьюки по обыкновению заняты домашней работой. В хозяйственном раже девочка изобрела своего рода код. Каждой комнате в доме приписан свой знак – в виде отмычки с загнутыми на разный манер концами, – и теперь они вышивают его алой нитью на каждом предмете постельного белья, который может быть унесен со своего положенного места. В прачечной всегда действуют уравнительные тенденции, и без должного надзора прекрасный шерстяной плед из библиотеки может случайно оказаться на кровати кухарки.

– Конечно, соседи есть, – возражает Сьюки. – Меньше чем в трех сотнях ярдов от нашего дома.

– Мы не встречаемся с ними на улице и надежно отгорожены от них садовыми стенами – так что какое нам до них дело?

– А вот им есть до нас дело, – просительно говорит девочка. – И нам следует радоваться этому.

– Возможно, тебе и впрямь следует. Кажется, у них есть сыновья, с которыми тебе не помешает познакомиться однажды. Но я…

Пальцы у Анжелики страшно неуклюжие, и стежки она кладет крупные, уродливые. «Мне придется распороть все это вечером», – думает Сьюки. Девочка не позволяет себе ни одного критического замечания, но ощущает постоянное внутреннее напряжение в своей ежеминутной готовности утешить тетю, защитить, подбодрить.

– Я не из их круга, – продолжает Анжелика, хмурясь над своей никуда не годной вышивкой. – Раньше они бы и видеть меня не пожелали: даже близко не подпустили бы ко мне своих дочерей. И сыновей тоже. – Она укалывается иголкой и, вздрогнув, шипит, как кошка. На пальце набухает капля крови.

– Только не на белье! – вскрикивает Сьюки. – Такое пятно нипочем не вывести. Лучше уж о фартук вытереть.

Анжелика слизывает кровь с пальца и смотрит, как капля набухает снова.

– Они сюда явятся просто поглазеть, – говорит она. – Я для них что-то вроде балаганного уродца.

– Вы жена достойного человека и хозяйка этого дома, ничем не хуже остальных.

– Они придут из одного лишь любопытства. Не желаю их принимать.

– Я уже пригласила, – говорит Сьюки. – На чай. Завтра. Только дам, разумеется. Так надо, знаете ли, так правильно.

– Фу! Дамы – хуже всего. Хуже дам только их мужья.

– Ну-ну, прекратите. – Сьюки подавляет раздражение. – Не забывайте, вы теперь миссис Хэнкок. Когда соседские дамы с нами познакомятся, нас сразу станут приглашать в другие дома. Вам же хочется вернуться в общество.

– Не в их общество.

Чтобы исправить капризное настроение тети и в очередной раз напомнить ей о нынешнем ее весомом положении, Сьюки едва ли не силком тащит Анжелику через хозяйственные помещения ее нового роскошного дома – маслодельню, пивоварню, прачечную – и выводит в сад, где кузнечики неумолчно стрекочут в траве и прыгают врассыпную при приближении женщин. Две служанки, нанятые в деревне Блэкхит, следуют за ними, обвешанные корзинками и холщовыми сумками, – они вдвоем несут приставную лесенку и слегка пошатываются, высоко вскидывая ноги в грубых башмаках на деревянной подошве. Узловатые руки яблонь широко простерты над землей и сочно шелестят густо-зеленой прохладной листвой. Остановившись, Сьюки притягивает вниз ветку и внимательно разглядывает бледные плоды на ней, самый крупный из которых размером не более куриного яйца.

– Вот, видите? – Она смахивает с закрученного листочка божью коровку.

– Какое мне дело до этого? – ворчит Анжелика. – Я теперь, слава богу, знатная дама.

– Давно ли вы ею заделались? – Сьюки отпускает ветку, и та стремительно взмывает ввысь, приводя в колебание своих соседок.

– Никто из состоятельных особ, каковыми мы стали, не ухаживает сам за своим садом.

– А вот и нет, именно это и есть наша прямая обязанность. Или вы воображали, что сможете предаваться праздности, раз вас взяли на полное содержание? Ваша работа еще только-только началась.

– Я бы предпочла остаться там, где была прежде, – бормочет Анжелика, натягивая пониже соломенную шляпку.

Крапинки солнечного света, пробивающегося сквозь частое плетение, испещряют ее лицо. Она прикрывает глаза ладонью.

Они идут дальше, к первому из сливовых деревьев, чьи благоуханные ветви клонятся к земле под тяжестью плодов.

– У нас уже полно слив, – говорит Анжелика. – Меня тошнит от одного их вида.

– Ну и тошните себе на здоровье. Они только сейчас полностью созрели, и нам нужно заготовить как можно больше на зиму. – Служанки прислоняют лесенку к стволу. – Пособите нам? Карабкаться наверх вам не совсем обязательно, моя дорогая, просто срывайте те, до которых сумеете дотянуться.

Анжелика не отвечает. Она обращает лицо в сторону Гринвича, но низина под ними все еще залита утренним туманом, и ни шпиля церкви Святого Элфиджа, ни куполов военно-морского госпиталя, ни даже какой-нибудь одинокой высокой мачты сквозь дымчатую пелену толком не разглядеть. Река с позолоченными барками и быстрыми парусными суденышками совсем не видна, и Анжелика стоит одна-одинешенька на склоне холма.

– Ну же. – Сьюки берет ее за руку; девочке не хочется, чтобы служанки видели ее тетю в таком подавленном состоянии: деревенские девушки жестоки и беспощадны в своей наблюдательности. – Если не хотите срывать, просто собирайте с земли паданцы. Это совсем не сложно.

– Разве здесь, снаружи, не еще хуже, чем в доме? – спрашивает Анжелика, захлестнутая новой, мощной волной печали.

Она шумно выдыхает, словно пытаясь исторгнуть из себя всю тяжесть, лежащую на сердце. По склону холма взлетает очередной порыв ветра, и Анжелика опять глубоко, с усилием вздыхает, ибо ее душит горе.

Сьюки трясет головой. Служанки особой веселости не обнаруживают, но, с другой стороны, тетя оказывает на всех самое гнетущее действие. Трудно сохранить радостное расположение духа в присутствии человека, столь решительно отвергающего всякую радость. «Мне требуются все силы, чтобы хотя бы изображать хорошее настроение, – думает девочка. – Она высосет из меня всю радость, я не могу больше с ней бороться. Неужели так будет всегда?» Вслух, однако, она не произносит ни слова.

Часть слив под ногами уже полопалась и раскисла, в воздухе висит густой пьяный запах.

– Фу! – морщится Анжелика. – Они гнилые.

– Не все. – Если Сьюки и раздосадована, то ничем своих чувств не выдает. – Видите? Вот эти – хорошие. – Она легонько толкает одну сливу носком башмачка, и плод катится, показывая мягкие налитые бока, совершенно целые; опалово-зеленые мухи взлетают с сердитым жужжанием. – Нужно все собрать, пока остальные не испортились.

Но Анжелика не поддается на уговоры.