Аннетте Хесс - Немецкий дом

Ева не могла отвести глаз от аптекаря. Он был похож на жабу, жирную, самодовольную жабу, которая подквакивала бывшему начальству. Наконец аптекарь резко развернулся и посмотрел прямо на Еву. Главный подсудимый тоже сощурил глаза. Оба через зал изучали Еву. Она задержала дыхание, как будто на нее дыхнул кто-то со скверным запахом изо рта. Аптекарь издевательски ей поклонился. Ева быстро взяла словарь и лихорадочно принялась его листать. Она прочла, как будет по-польски «перекресток со светофором».

Когда судьи заняли свои места и в зале снова воцарилась тишина, председатель объявил, что удовлетворяет ходатайство прокуратуры. На основании достаточных доказательств в части пункта обвинения «пособничество убийству» подсудимый номер семнадцать в конце заседания будет задержан и препровожден в камеру предварительного заключения. Аптекарь молча надел солнечные очки, стряхнул пылинку с дорогого костюма и скрестил руки. Некоторые из его собратьев принялись возмущаться, в том числе главный подсудимый: «Для этого отсутствуют всякие основания!» Светловолосый оставался неподвижен, но Ева видела, что под столом он сжал правый кулак. Со зрительских мест послышались жидкие аплодисменты. Давид Мюллер импульсивно повернулся к Еве и прошептал:

– А ведь это только начало!

Ева кивнула. Она тоже радовалась этой победе. Затем председатель попросил Отто Кона, который бесстрастно наблюдал за происходящим, рассказать о своем прибытии в лагерь и последующих месяцах. Кон встал, опять оперся тремя пальцами о стол и рассказал все, что пережил. Он говорил больше часа, его речь прерывали только короткие уточняющие вопросы. Свидетель утверждал, что часто видел главного подсудимого, тот ездил по дорожкам на велосипеде, от барака к бараку, а также слышал о подсудимом номер четыре, которого все боялись и называли чудовищем. Он видел, как медбрат, подсудимый номер десять, положил на шею одному поваленному на землю заключенному трость и, встав на оба конца, задушил его.

– Это грязная ложь! – закричал человек, которого его пациенты, когда он входил к ним в палату с завтраком или сменной повязкой, любовно называли «папой».

Еву затошнило. Кон, не прерываясь, говорил о том, чего в лагере не было: хлеба, тепла, защиты, покоя, сна, дружбы. И о том, чего было в избытке: грязи, шума, боли, страха и смерти. Кон вспотел и снял шляпу, обнажив наполовину лысую голову, отчего борода показалась еще более буйной.

– В день освобождения я был голый, весил тридцать четыре килограмма, весь обсыпан черно-серой сыпью, кашлял гноем. Смотря на себя вниз, я будто видел собственный рентгеновский снимок. Один скелет. Но я поклялся себе, что выживу, потому что я должен рассказать, что там происходило.

Кон положил шляпу на стол и рукавом тонкого пальто отер капли пота на лбу. Давиду показалось, что свидетель на волосок от смерти, хотя сейчас он совсем не тощий. Кон смотрел на подсудимых, как будто ждал ответа, но они молчали. Только медбрат встал и, надувшись, стал кричать во все стороны:

– Я должен решительно возразить! Никогда я не совершал ничего подобного! Я на такое просто не способен! Спросите у моих пациентов, они называют меня «папой», потому что я к ним добр! Спросите!

Некоторые зрители взорвались негодованием, председатель настойчиво призвал соблюдать тишину. Ева боролась с тошнотой, она глотала, глотала, но во рту было сухо, а сердце билось очень быстро. Встал защитник. Он спросил Кона, кого же именно подзащитный якобы убил при помощи трости? И когда это якобы случилось? Кон не мог назвать имени, дата тоже не сохранилась у него в памяти, но он это видел. Сев на свое место, довольный адвокат вытащил из складок мантии часы и посмотрел на них.

– У меня больше нет вопросов.

У обвинения тоже больше не было вопросов, и председатель объявил, что свидетель свободен. Ева с облегчением подумала, что сейчас будет перерыв, она дышала ртом и беспрестанно сглатывала. Тут Отто Кон поднял руку.

– Я должен сказать еще кое-что. Все эти господа утверждают, им, дескать, ничего не было известно о том, что происходило в лагере. Попав туда, я знал все уже на второй день. И не только я. Там был юноша, шестнадцати лет. Его звали Андреас Рапапорт. Из одиннадцатого блока. Он кровью написал на стене, по-венгерски: «Андреас Рапапорт, прожил 16 лет». Через два дня его забрали. Он крикнул мне: «Дядя, я знаю, что сейчас умру. Скажи моей маме, что я до последней минуты думал о ней». Но я не смог ей этого передать. Она тоже погибла. Этот юноша, он знал, что там происходило! – Кон сделал несколько шагов к подсудимым и затряс кулаками. – Этот юноша, он знал. А вы нет? Вы нет?

Еве вдруг показалось, что Кон – библейский персонаж. Бог гнева. На месте подсудимых ей стало бы страшно. Но мужчины в приличных костюмах и галстуках смотрели на него с презрением, равнодушием или любопытством. Подсудимый номер четыре, чудовище с лицом старого шимпанзе, даже прикрыл рукой нос, будто защищаясь от дурного запаха.

– Спасибо, господин свидетель, вы свободны. Господин Кон, вы нам больше не понадобитесь. – Председатель наклонился к микрофону. Кон растерянно обернулся, как будто вдруг забыл, где находится. – Вы можете идти.

Кон коротко кивнул, развернулся и пошел к выходу. Другой судья объявил перерыв. Ева сразу заметила, что венгр забыл на столе свою шляпу. Не раздумывая она встала, взяла шляпу и вышла за Коном в фойе.

Несколько репортеров стояли перед телефонными кабинками, установленными специально для процесса. Все кабинки были заняты, одну так затянуло сигаретным дымом, что курильщик утонул в нем. Но, проходя мимо, Ева услышала:

– Да говорю же тебе, аптекаря арестовали… Он проводил селекции.

Чувствовался слабый запах столовой – картошки и голубцов, которые давали почти каждый день. Еву все еще тошнило, но на секунду она об этом забыла.

– Господин Кон! Вы забыли свою шляпу…

Но Кон, казалось, ее не слышал. Он подошел к двойным стеклянным дверям, легко открыл их и вышел. В окно Ева видела, как он, не останавливаясь, шагает по улице, размеренно, по прямой. Она торопливо распахнула тяжелые двери и, оказавшись на площадке перед домом культуры, с ужасом поняла, что венгр, не оборачиваясь ни налево, ни направо, приближается к проезжей части, где было много машин.

– Господин Кон! Остановитесь! Стойте!

Тот, не реагируя, двигался, как заводная железная игрушка Штефана. Арлекин. Хотя новая юбка была такой узкой, что не позволяла делать большие шаги, Ева заторопилась, как могла. Кон тем временем уже пробирался между припаркованными машинами. Ева почти догнала его. И тут – за секунду до того, как Еве схватить его за рукав, – он сделал шаг вперед, на проезжую часть, в самый поток, как будто в шумную реку. Послышался удар, и белая машина смела Кона капотом. Он отшатнулся, развернулся и мешком упал лицом вниз. У Евы ненадолго потемнело в глазах, она сама чуть не упала вместе с ним, однако сумела на коленях подползти к нему и трясущимися руками перевернула на спину. Машина, под визг тормозов проехав несколько метров, остановилась. Загудели другие машины, некоторые водители опускали стекла и начинали ругаться, так как им приходилось теперь объезжать. Они не видели человека на обочине. Кон был бел лицом, глаза закрыты. Ева провела ему рукой по лбу.