Аннетте Хесс - Немецкий дом

– Господин Кон, вы меня слышите?.. Эй, откройте глаза… Вы меня слышите?

Ева взяла старческую руку, поискала пульс, но слышала только собственное сердце. Кто-то опустился рядом с ней на асфальт. Давид.

– Что случилось?

Давид приподнял Кону голову. Тем временем из белой машины вышел еще совсем молодой человек, начинающий водитель, и, подойдя к ним, в ужасе посмотрел на бородатого старика, который находился без сознания.

– Он умер? О Господи, вот это удар! Я тут вообще не виноват.

Из уголка рта на буйную грязную бороду вытекла маленькая струйка крови. Ева поднялась, отошла на несколько шагов, оперлась правой рукой на багажник одной из припаркованных машин, а другой, в которой все еще была шляпа, сдавила живот. Со стороны могло показаться, что она после представления раскланивается перед публикой, но ее несколько раз вырвало на асфальт. Оказавшийся рядом Давид протянул ей носовой платок. «Бумажный. Типичный янки, – прыгали мысли Евы. – Ах нет, он же канадец». И Давид в первый раз тепло на нее посмотрел.

Через двадцать минут машина «Скорой помощи» с синей мигалкой и завывающей сиреной пробралась сквозь дневной поток машин к дому культуры. Вокруг на улице собралась небольшая группка людей. Некоторые перешептывались, какая, дескать, вонь, наверняка бродяга. Да к тому же пьяный. Полицейский со смехотворно маленьким блокнотиком беседовал с начинающим водителем, который только качал головой. Другой полицейский отгонял репортеров с фотоаппаратами – те с горящими глазами повыскакивали из дома культуры. Ева снова опустилась на колени перед Коном и взяла его за руку – безжизненную, холодную. Она не заметила, что прямо за ней стоит главный подсудимый с лицом хищной птицы и строго смотрит на Кона.

– Улица для того, чтобы по ней ездить, – сказал он жене, нос которой под шляпкой казался еще острее. – А здесь нужно сделать переход.

Возле них остановилась «Скорая помощь», сирена смолкла, и Ева беспомощно наблюдала, как врач быстро осмотрел Отто Кона, а потом два санитара торопливо понесли его на носилках в машину.

– Насколько это серьезно? – спросила она у врача.

– Посмотрим.

– Можно я поеду с ним?

Врач бросил на Еву мимолетный взгляд.

– А вы кто? Дочь?

– Нет, я… я не родственница.

– Тогда, простите, нет.

– Куда вы его везете?

– В городскую больницу.

Санитар захлопнул двери. Машина отъехала и скоро исчезла из вида, только сирену еще было слышно довольно долго. Люди разошлись. Давид продиктовал полицейскому с маленьким блокнотиком домашний адрес Кона, после чего тот обратился к Еве:

– Вы были свидетельницей?

Он записал имя Евы, и она заявила, что Кон сам виноват в случившемся. В этот момент мимо с грохотом проехал грузовик. Полицейский не разобрал ее слов, и ей пришлось повторить:

– Он сам явился виновником аварии.

Полицейский поблагодарил ее и отошел к коллегам. Ева заметила, что все еще держит в руках черную шляпу.

После обеденного перерыва, во время которого, словно по тайной договоренности, никто не заговаривал о несчастном случае, Ева переводила поляка, который был капо в камере хранения. Старик показал, что у прибывавших в лагерь немедленно отбирали все вещи и за пять лет там скопилось множество денег, украшений, шуб, ценных бумаг. Он помнил огромное количество цифр, и хотя числа было первое, что она выучила по-польски, Еве пришлось сосредоточиться, чтобы не наделать ошибок. На время она забыла про Кона, но войдя около шести в квартиру на Бергерштрассе, положила черную шляпу в прихожей на вешалку и тут же, не снимая пальто и не включая в прихожей свет, прошла к телефону и в полумраке набрала телефон городской больницы. Ожидая соединения, она заметила на полу у двери в гостиную маленькую блестящую лужу. Пурцеля нигде не было видно, он не выбежал, как обычно, поздороваться с ней. На другом конце провода раздался приятный женский голос:

– Городская больница. Приемный покой.

Ева поинтересовалась пожилым человеком, Отто Коном из Венгрии, которого доставили днем. С ним произошел несчастный случай возле дома культуры. Как он себя чувствует? Но приветливая женщина не предоставила Еве никакой информации. Тогда Ева попросила соединить ее с детским отделением, с сестрой.

В полутемной процедурной детского отделения горела только лампа над кушеткой, которая обычно освещала маленьких пациентов. Пустая кушетка имела печальный, покинутый вид. Доктор Кюсснер и Аннегрета жарко спорили. Оба были возбуждены, но говорили шепотом, чтобы их никто не услышал в коридоре.

– Я не понимаю тебя, Аннегрета. Это такая редкая возможность.

Жена Кюсснера с обоими детьми внезапно на две ночи отправилась к родственникам, а Аннегрета тем не менее отказывалась от свидания.

– Не хочу.

– Необязательно же у меня дома. Хотя, если ко мне зайдет медицинская сестра кое-что обсудить, что в этом такого?

Аннегрета, скрестив руки на груди, прислонилась к шкафу, на котором стояли огромные весы с неумолимой стрелкой и холодной металлической чашей – неподкупный инструмент ухода за младенцами.

– Просто не хочу, Хартмут, подстраивать свою жизнь под вашу. Мы договорились на следующий четверг. До этого я не поступаю в твое распоряжение.

– Ты невыносимо упряма.

Доктор Кюсснер подошел к Аннегрете и неловко погладил ее по голове. Она недавно осветлила волосы, которые стали почти белыми.

– Я хочу насладиться этой короткой свободой, неужели ты не понимаешь? Вместе с тобой.

– Разведись, тогда будешь вечно свободен.

Аннегрета не имела это в виду всерьез, но ей было интересно услышать, как станет выкручиваться Кюсснер, как будет говорить те же самые слова, которые она уже столь часто слышала от других женатых мужчин.

– Я же сказал тебе, мне нужно время.

«Да, классическая фраза», – с удовлетворением подумала Аннегрета и улыбнулась. Кюсснер приподнял полу ее халата, завел руку между ног и замер. Он был неопытный любовник. Аннегрета отвела его руку и высвободилась. Доктор сел на металлический вращающийся табурет, его вдруг будто покинули все силы.

– Я думал, это будет проще.

– Роман? Тут нужна тренировка. Любой человек – машина. Любой может включить или выключить чувства. Только нужно знать, на какую кнопку нажимать.

Кюсснер посмотрел на Аннегрету.

– Я беспокоюсь о тебе.

Аннегрета хотела состроить шутливую гримасу, но с испугом поняла, что Кюсснер говорит правду. Она пошла к двери.

– Мне нужна твоя ответственность, Хартмут, а не чувства.

Кюсснер встал и сделал жест человека, признающего поражение.

– Ладно, тогда, как обычно, в четверг.

– И пожалуйста, не влюбись в меня, – серьезно сказала Аннегрета.