Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Мадемуазель Александрин, я понимаю, что с моей стороны безответственно и, вероятно, даже жестоко просить вас об одолжении…

– Никита Владимирович, я готова сделать всё, что в моих силах! – перебила его Александрин так страстно, что Никита даже умолк от неожиданности, – Вы избавили меня от такой муки… от такого положения… Я день и ночь думаю о том, как мне отблагодарить вас! А вы!..

– Что за вздор, Александрин! – сконфузился он. – Мы ведь, кажется, уже давно договорились, что не станем даже упоминать…

– Да, да, я помню, прошу меня простить… Но теперь, когда вы хотите от меня услуги, я так счастлива! – Александрин вдруг улыбнулась как девочка, ясно и весело, – Что же я могу сделать для вас?

– Я хотел бы… Если, разумеется, вас не утомит это… ведь вы… ваше положение… Одним словом, не могли бы вы хоть по несколько минут в день говорить с Маняшей по-французски и по-немецки? Ведь вы окончили Смольный институт и наверняка прекрасно можете…

– О, я была первой в отделении! – радостно сообщила Александрин, – И я с огромным удовольствием займусь Мари! Да ведь мы уже занимаемся! Она так умна, так сообразительна! С ней так забавно говорить! В её обществе я сама чувствую себя гораздо легче, чем… – она вдруг запнулась, снова покраснела, с нарочитым старанием расправила салфетку у себя на коленях. Закатов, не зная, чем вызвана такая перемена в молодой женщине, не сводил с неё взгляда. Но Александрин больше не произнесла ни слова – и Закатов не стал настаивать.

В тот вечер он долго не мог заставить себя отправиться в постель и, меряя шагами кабинет, то и дело останавливался у окна, за которым опять разошлась метель. В палисаднике, казалось, сражались зыбкие белесые призраки. Они то яростно бросались друг на друга, сплетаясь в вихрящемся клубке, то падали замертво в сугробы, то медленно, словно через силу, начинали подниматься и опять сходились, взмахивая страшными крыльями и щупальцами… «Поневоле Гофмана с его фантасмагориями вспомнишь… – рассеянно думал Никита, вглядываясь в снежную юлу, носящуюся над забором, – Когда, кстати, следующую «Ниву» пришлют? Совсем худо стали ходить письма…»

В том, что он ждёт письма от Веры, Закатов не желал сознаваться даже самому себе – но нестерпимая, сосущая тоска давала о себе знать всё сильнее. Последнее письмо от княгини Тоневицкой пришло осенью, к Маняшиному Дню ангела. Закатов так и не ответил на него – и больше не получил от Веры ни строчки. День шёл за днём, и понемногу он начинал волноваться – хотя и сам не мог себе объяснить, почему.

«Почему?! Знаешь прекрасно, почему! – ожесточённо думал он, отвернувшись от окна и вновь принимаясь мерить шагами кабинет. – «Лицемер чёртов! Не понимает он, видите ли, отчего ему не пишут… Оттого, что она занята! Оттого, что ей некому помочь! Оттого, что ты ей никто и звать никак! Оттого, что ты сам не ответил ей на последнее письмо! Так и не осмелился, трус проклятый, написать ей правду об Александрин!»

«Вздор, при чём тут смелость?» – злился он, остановившись у стола и глядя на бьющийся язычок свечи как на личного оскорбителя. – «Я просто не мог… не имел права… Я же дал слово Александрин, что Вера не узнает ни о чём! Да, вероятно, это было опрометчиво, – но как же ещё было успокоить этого несчастного ребёнка? Она ведь в самом деле была в ужасе от того, что я могу поставить княгиню Тоневицкую в известность… Отчего же всё-таки Александрин так боится своей приёмной матери? Я знаю Веру всю жизнь… Она не способна причинить кому-то зло. Александрин сбежала из её дома с подлецом. Грустная история, но не она первая, не она последняя. Она сама говорила, что в доме княгини Тоневицкой с ней обращались как с родной дочерью, не наносили ни обид, ни оскорблений. Но отчего же Александрин так не хочет вернуться туда? Вера была бы счастлива принять её. Ведь во всём виноват один Казарин, скотина… Всё же мало я ему навалял, сукину сыну! Стольким людям изломал жизнь – и отделался всего-навсего битой мордой, мерзавец! Застрелить надо было гада к чёртовой матери… И вот теперь Вера продолжает страдать… а господин Закатов, видите ли, связан словом!

«И буду им связанным ровно столько, сколько понадобится Александрин!» – отважно возражал он своему тусклому отражению в дверце книжного шкафа. – «Потому что, наверное, не просто так она с меня это слово взяла! Ты, брат Закатов, знать ничего не знаешь о том, что происходило в семействе Тоневицких все эти годы! Помимо Веры, там ещё и сводные братья, и сестра! Кто знает, что за отношения сложились между ними… Может быть, как-нибудь поосторожнее расспросить об этом Александрин? Вздор, Закатов: никогда в жизни ты не мог вести душеспасительных бесед! Испортишь всё ещё больше и только напугаешь эту несчастную девочку. И это уже будет не только преступно, но и опасно! Однажды мадемуазель Влоньская уже влезла в петлю! Тебе ли не знать, что такие желания обычно имеют рецидивы! К тому же в её нынешнем состоянии довольно пустяка, чтобы… Ну уж нет! Тут, право, даже выбирать не из чего. Коль уж Александрин оказалась в моём доме – она должна не бояться здесь ничего. Спокойно доносить младенца, с божьей помощью родить – и баста, дальше будет видно! Может быть, после родов она переменится, такое же случается… Дунька, по крайней мере, это утверждает… Какой у меня может быть выбор?!»

Никита решительно подходил к окну – и до рези в глазах смотрел на метель, силясь выгнать из мыслей тонкое, смуглое лицо с милой родинкой на щеке, тёмные, внимательные глаза, мягкие ресницы, волну смоляных волос…

«Но ведь Вера мучается, мучается ужасно! Каким облегчением для неё было бы узнать, что Александрин жива и здорова, что она вырвалась от Казарина… Но нет, она не узнает этого никогда! Потому что господину Закатову приспичило сыграть в благородство! Он, понимаете ли, дал слово и держит его! Тьфу… Закатов, ну почему от тебя всем одни только неприятности?! И куда Дунька опять «ерофеича» спрятала?! В собственном доме напиться не дадут!»

Книжный шкаф молчал. Свеча безмолвствовала. Снежным вихрям за окном нечего было добавить. Даже сверчок за печью умолк, словно расписываясь в своём бессилии. Закатов мрачно выругался, погасил свечу и, геройски подавив мечты о «ерофеиче», отправился спать.

А зима неспешно шла дальше, волоча через заснеженные деревеньки Бельского уезда свои метели, снегопады, мглистые ночные бураны и редкие солнечные дни. Минули весёлые Святки, на которых деревенская молодёжь традиционно вваливалась в барский дом в личинах и вывороченных шубах, с плясками и колядами, требуя угощения, а Дунька, бурча больше для порядка, готовила для них богатый стол с пирогами, сластями и жареной свининой. В девичьей вовсю гадали на углях и воде, предлагали увидеть судьбу и Александрин, но та решительно отказалась, наблюдая, впрочем, за девичьей вознёй и беготнёй с большим интересом. Став официальной гувернанткой Маняши, она, казалось, почувствовала себя увереннее в доме своего неожиданного покровителя, и за всю зиму Закатов увидел у неё слёзы лишь один раз: когда он предложил ей жалованье.