Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Неужто у вас была такая же история? – натужно усмехнулся Сметов. – Покойный супруг пытался вас оградить… от чего? Впрочем, простите, я видимо, дерзок чрезмерно… Княгиня! Вера Николаевна, чёрт возьми! Только этого не хватало! Да что с вами?..

– Ни… ничего… – пробормотала Вера, судорожно ища в сумочке платок. Вместо него, как назло, попадались то катушка ниток, то никому не нужные перчатки. В голове метались бестолковые обрывки мыслей: «Господи, как невовремя… Да что ты, с ума сошла? Только и время сейчас… и место… И перед кем! Перед этим мальчиком, которому и без тебя хватает… Да уймись же ты, дура!»

Ничего не помогло. Колоссальным напряжением воли Вера сдержала заклинившие горло рыдания, но несколько слезинок всё же прорвались и побежали по щекам, ловко ускользая от преследующего их платка. Андрей расширившимися глазами наблюдал за тем, как княгиня Тоневицкая вытирает глаза. Когда Вера, наконец, справилась с катастрофой и неловко сунула скомканный платочек в рукав, Сметов хрипло сказал:

– Вера Николаевна, ради Бога, простите меня. Я… я даже подумать не мог…

– Это вы меня простите, – тихо отозвалась она. – И не примите эту слабость на свой счёт. Просто слишком много страдания в последнее время вокруг меня. И невыносимо, знаете, смотреть… как моя дочь… шаг за шагом проходит мой собственный путь. Набивая те же шишки, плача по тем же причинам… и тоже не будучи ни капли ни в чём виновата!

– Анна Станиславовна ещё будет счастлива! – угрюмо пообещал Андрей. – От меня же, сами видите, одни неприятности…

– Вот-вот, именно… Знаете, даже как-то жутко: как точно, узор в узор, повторяется судьба! – Вера невесело усмехнулась. – Много лет назад один человек точно таким же способом пытался сделать счастливой меня. Вообразите, у него ничего не получилось! Хотя сделано было всё возможное – и с большой самоотверженностью!

– Вы его любили? – хмуро спросил Сметов.

– Боюсь, что до сих пор… Но он так боялся сделать меня несчастной своей бедностью, что…

– «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь»?

– Почти что так. Видите, я с вами вполне откровенна. Только, вот беда, я оказалась несчастной не от его бедности, а от его нерешительности.

– А он что же?..

Вера ничего не ответила, а Сметов не повторил вопроса. За окном уже сгустились ранние сумерки. Снег пошёл гуще, и сквозь решётку уже не было видно ни ворот, ни полосатого шлагбаума перед ними. Кинув взгляд на стенные часы, Вера тихо сказала.

– Андрей Петрович, свидание вот-вот закончится, решайтесь же.

– Но ведь уже всё решено, – отрывисто сказал он, глядя мимо Веры в окно. – Аннет никогда не простит мне…

– Да всё она вам простит, боже мой! – с сердцем сказала Вера, – Все мы прощаем бесконечно, пока любим. Поймите же, это страшная самонадеянность – думать, что можешь своей волей решить чью-то судьбу! Свой выбор каждый человек делает сам. Аннет его уже сделала. Я никогда не видела её такой счастливой, как в тот день, когда у вас было свидание в Смоленске.

– Но, Вера Николаевна… – длинные, худые пальцы Сметова бешено барабанили по столешнице. – Есть ведь ещё одно… Аннет – певица, пианистка! У неё ведь способности настоящие, я сам слышал! Что ей со всем этим делать в Тобольске? Кому она там будет петь свои арии? Медведям в тайге?! Да она там с тоски зачахнет через неделю!

– От тоски она зачахнет в Бобовинах без вас, – сердито пообещала Вера, вставая. – И начало уже положено. Впрочем, уговаривать вас я не намерена. Я и так рискую потерять доверие дочери: Аннет ведь уверена, что я сейчас езжу по городу с последними визитами! Ещё недоставало выпихивать княжну Тоневицкую замуж подобным способом! Поезжайте с чистой совестью в ссылку, Андрей Петрович, гордитесь там собой и собственной жертвенностью, этому вас учить не надо, а…

– Вера Николаевна!!! – заорал вдруг Сметов так, что Вера отпрянула от него. В двери со скрежетом повернулся ключ, и в щель просунулась озабоченная физиономия пожилого жандарма:

– Ваша милость, чего шумите-то?.. Не дай бог, господин полковник…

– Федотов, ид-ди отсюда! – рявкнул и на него Сметов, – То есть, нет… стой, поди сюда. У тебя бумага, карандаш есть? Тащи! Немедля! Да живо у меня, времени мало!

– Чичас, чичас… – дверь прикрылась. – Раскомандовался, ишь ты! Вот как прекращу свиданию-то на корню, будете знать! Дописались уж до Сибири, мало им всё… И с чего барчатам-то бунтовать взбродит?!.

Вера вернулась домой в сумерках. Аннет лежала на постели в точно такой же позе, в какой мать оставила её утром. Услышав шаги, она подняла голову. Неразрезанная книжка романа, скользнув по её платью, упала на пол.

– Отчего ж так долго, маменька? – тихо спросила Аннет, – Я уже волноваться начала! Посмотрите, что творится на улице! Чего доброго, не сможем завтра выехать! Вы, должно быть, замёрзли совсем… пообедали хотя бы у Долмановских? Я сейчас распоряжусь насчёт чаю… Маменька! Почему вы на меня так смотрите? Боже, что ещё случилось?!

– Аннет, девочка моя… Сядьте, успокойтесь, – осторожно заговорила Вера. – Я… я только что из тюрьмы. Я виделась с Андреем. Всё это чудовищная ошибка! Он любит вас и просил у меня вашей руки! Вот его письмо к вам.

Медленно, очень медленно Аннет встала. Развернула письмо. Пробежала его глазами. Как во сне, опустила руку, зажмурилась и долго стояла так: вытянувшись в струнку, с запрокинутым лицом, с закушенными, дрожащими губами. Вера тревожно смотрела на неё, не решаясь заговорить. «Будь они прокляты, эти мужчины… Что они делают с нами?!»

Наконец, Вера осторожно спросила:

– Девочка моя… вам дурно? Хотите воды?

Аннет открыла глаза – и с коротким рыданием бросилась на шею матери.

Андрей Сметов и Аннет Тоневицкая обвенчались в тюремной церкви в день Иоанна-мученика, второго февраля. Гостей не было: в храме, кроме молодой четы и шаферов, стояла только семья Тоневицких. Сразу же после венчания молодой муж вернулся в камеру, а невеста с роднёй отбыла в родовое имение: готовиться к дальнему пути.

Всё это Николай Тоневицкий рассказывал Ольге Семчиновой, стоя вечером на пороге болотеевской школы. Метель свистела, как пьяный разбойничий атаман, и носилась по сугробам, занося узкую дорожку к школьному крыльцу. Николай знал, что дорожка каждое утро чистится самими учениками, а иногда и учительницей. Ольга стояла перед ним, кутаясь в серый пуховой платок. Из-под подола платья угрожающе выглядывали круглые носы огромных валенок.

– Перестаньте разглядывать мои к а танки! – сердито сказала Ольга, когда Николай в пятый раз скосил глаза на монументальную обувку, – Мне их отдала одна благодарная мать! И Прошка их принёс с таким сияющим лицом, будто бриллиантовое колье жаловал. Не обижать же людей! И, между прочим, это очень тепло и удобно, особенно на шерстяные носки… две пары. У меня всю жизнь страшно мёрзнут руки и ноги, так что хихиканье ваше неуместно!