Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

Только сейчас Вера заметила, что падчерица сжимает в красных от холода пальцах листок дешёвой жёлтой бумаги, исписанной карандашом.

– Вы позволите мне, Аннет?

Та молча разрешила Вере взять у неё из рук бумагу. Перед глазами княгини запрыгали крупные, небрежные карандашные строки:

«Княжна! Настоящим письмом уведомляю вас, что все отношения между нами разорваны и кончены. При нашей последней встрече я слишком переоценил свои чувства и внушил вам несбыточные надежды, о чём сожалею. Надеюсь впредь никогда более не возникнуть на вашем пути. Искренне желаю вам счастья, коего вы вполне заслуживаете. Андрей Сметов.»

Вера потрясённо скомкала листок. Аннет не обернулась, продолжая молча рассматривать заштрихованные метелью дома и тротуары.

– Но, Аннет… Это даже не смешно… Боже мой… Если бы не почерк, я бы подумала, что это писал другой человек! «Настоящим уведомляю вас»… «переоценил свои чувства»… Это же казённое прошение, помноженное на письмовник Аленского!

– Какая теперь разница, маменька, – безучастно отозвалась Аннет. – Далее настаивать на свиданиях будет нелепо, согласитесь! Тем более, что суд состоялся… и со дня на день Сметов отбывает в Тобольск. Ну что ж… стало быть, поедем домой.

Вера участливо накрыла ладонью холодные пальцы падчерицы. Аннет не освободилась. Так же спокойно, почти безмятежно сказала:

– Я только не могу понять – зачем? А вы – понимаете?

У Веры были кое-какие соображения на этот счёт. Но, видя каменное от отчаяния лицо приёмной дочери, она сочла за нужное промолчать.

В молчании они вернулись домой. Аннет сбросила шубу на руки горничной, легла на кровать в своей спальне и отвернулась к стене.

Ночью Вера не могла уснуть: лежала, смотрела на летящие за окном хлопья снега, думала, думала, думала… Один раз ей послышались приглушённые рыдания из-за стены – но когда Вера в тревоге поднялась с постели, всхлипов больше не было слышно.

Наутро Аннет поднялась бледная, но по-прежнему совершенно спокойная. Выпила пустого чаю без сахару и напомнила, что надо бы возвращаться в Бобовины.

– Поедем завтра же, – согласилась Вера, старательно вглядываясь в лист «Губернских ведомостей».

– Отчего не нынче?

– С удовольствием бы и нынче, но мне нужно отдать несколько визитов. А Федосье – собрать наши вещи.

Аннет подняла глаза на приёмную мать. «Она похудела за одну только ночь… и подурнела как! – с болью подумала Вера. – Как это, в самом деле, ужасно – вот так зависеть от мыслей, чувств и желаний совершенно чужого, по сути, человека! И отчего это любовь называют божественным чувством? Издевательство, и более ничего! Болезнь, помрачение рассудка…»

– Я должна буду вас сопровождать? – безжизненно спросила Аннет.

– Вот уж незачем! Скука такая… Но надо быть вежливой и благодарной: Феоктиста Амвросьевна и графиня Скавронская столько сделали для нас! Не говоря уже о Долмановских… Это ненадолго, Аннет, поверьте. Последний день проведём в Москве – и поедем домой!

– Да… Как ни крути, а надобно жить дальше, – вымученно улыбнулась Аннет. – Что ж, подожду вас. У меня роман неразрезанный остался… стану целый день читать. Не беспокойтесь обо мне.

Вера внимательно посмотрела на неё. Негромко сказала:

– Аннет, я знаю вас целую жизнь. И я не беспокоюсь, поверьте. Только сядьте с книгой подальше от окна, там ужасно сквозит. Не хватало только вам, как всем этим барышням у Тургенева, приобрести чахотку. А я постараюсь как можно скорее вернуться к вам.

Оставив Аннет в спальне, с книгой на коленях, Вера вышла из дома. Полковник Долмановский принял её с откровенно недовольным выражением лица.

– Иван Аристархович, я понимаю, что перехожу все меры вежливости и вашего долготерпения, – начала Вера, не дав начальнику тюрьмы открыть рот, – И поверьте, не менее вашего понимаю всю неуместность моего визита. Я бесконечно благодарна вам за то, что вы сделали для меня… и моей дочери. К сожалению, она не способна поблагодарить вас лично, поскольку…

– Истерика? – догадался полковник. Вера тяжело вздохнула:

– Вы даже не представляете… Как я пережила эту ночь – сама не понимаю!

– Каков мерзавец! – искренне сказал полковник, выходя из-за стола и принимаясь мерить шагами кабинет. Паркет под его ногами сурово скрипел. – Поверьте, княгиня, только ради вашей дочери я разрешал… Необыкновенная барышня! Я старик и могу себе позволить… Так умна, так деликатна, тонка, вежлива… Да, вчера, конечно, от отчаяния дала слабину. Я надеялся переупрямить, но быстро стало ясно, что она и в самом деле из моего кабинета добром не выйдет! Так трогательно волновалась за этого сукина сына: мы, мол, его тут голодом морим и в карцере с крысами держим! Пришлось мне лично пойти к нему в камеру и злоупотребить, так сказать… Только после моего давления сей господин изволил набросать своей невесте сей отказный лист! Простите великодушно, княгиня, мне понятны ваши чувства… Но как вы могли допустить союз вашей прелестной дочери с таким… таким…

– Вы же видели мою Аннет, Иван Аристархович, – убито пожала плечами Вера. – Девочке девятнадцать лет, влюблена по уши… Тут любое давление только бы во вред пошло! Впрочем, я рада, что мы избавились от господина Сметова… хотя бы таким способом. И я пришла просить вас о последней милости. Если вы сейчас же укажете мне на дверь, уверяю вас, я не обижусь, но…

– Княгиня! Вы меня, право, оскорбляете!

– Ах, простите меня, простите, Иван Аристархович… Всё это нервы: вы не представляете, сколько мне пришлось пережить за эти месяцы! Но не позволите ли вы мне увидеться с господином Сметовым? Аннет сказала мне, что суд уже состоялся и посещения посторонних разрешены… Мне, право же, есть что ему сказать! И как матери, и как женщине!

Полковник внимательно посмотрел на Веру. Та ответила ему прямым негодующим взглядом.

– Надеюсь, после этого мне не придётся отправлять в Тобольск гроб с останками господина Сметова? – совершенно серьёзно осведомился полковник. Вера холодно улыбнулась в ответ:

– Ваш арестант останется цел и невредим. Слово княгини Тоневицкой.

– Что ж… в таком случае прошу вас следовать за мной.

Идя следом за полковником, Вера вспоминала о том, как почти семь лет назад шла по этому же самому коридору на свидание с братом. И, давя страх и горе, ждала потом в большой пустой комнате, где стол и два стула казались злой насмешкой над испуганными, ожидающими самого худшего людьми… До сих пор она помнила трещину, змеящуюся по стене, которую она за час ожидания сумела изучить вдоль и поперёк. Трещина была похожа на реку Волгу со всеми притоками, и Вера тогда нашла на этой «карте» и Каму, и Москву-реку, и Оку, и Обь… Какие реки искала Аннет? – с болью подумала она.