Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

Несколько дней до свидания Аннет летала как на крыльях. Пела в номере итальянские арии, собирая толпы зрителей в коридоре, вслух раздумывала о том, как можно обвенчаться в тюрьме и как скоро после суда им с Андреем нужно будет отправляться по месту ссылки. Наконец, настала пятница, Аннет с княгиней Верой поехали в тюрьму – и в полном недоумении услышали о том, что арестованный переведён в Москву для дальнейшего ведения следствия.

На другой же день Тоневицкие уехали в Москву. Ольга Семчинова, объявившая, что она своё дело сделала и более ничем не может помочь господину Сметову, отбыла в Бобовины. Никто не стал её разубеждать.

В московской тюрьме, казалось, добиться свидания будет не в пример легче: семью Иверзневых знали все. Вера приехала с визитом к супруге начальника жандармерии, с которой её мать вместе училась в институте, провела там целый вечер, слёзно жалуясь на судьбу, на новые порядки, на непослушание детей – и на следующий день Аннет разрешили свидание. Она приехала вместе с Верой в тюремный корпус – и там, как гром с ясного неба, грянула новость: арестованный от свиданий с невестой отказывается.

Обескураженная Аннет приехала в тюрьму во второй, третий, четвёртый раз. Расспрашивала, плакала, требовала свидания, грозила пожаловаться генерал-губернатору, снова рыдала, заламывая руки… Начальство сочувствовало безутешной барышне всей душой, но упорно настаивало на своём: арестованный от свиданий отказывается добровольно.

– Я не верю, не верю в это! – кричала Аннет дома. – Как он может отказаться от свидания – после того, что мы с ним сказали друг другу?! Маменька, объясните мне, – я безнадёжная дура? Я ничего не смыслю ни в жизни, ни в мужчинах?! Я сама себе выдумала это его признание в любви?! Не настолько же я идиотка, и видения меня ещё не посещали! Я добьюсь свидания! Он не может отказываться от встречи! Эти слуги закона наверняка запрещают ему! Не сообщают о том, что я приезжаю и часами жду в приёмной! А может быть, ещё хуже – он болен! Там холодно, стены сырые, а у него была пневмония! Боже мой, маменька, ну что можно сделать?!

Но княгиня Вера сама не знала, что и думать.

Было очевидно, что увезти Аннет из Москвы не получится. Неделя шла за неделей, выпал и не растаял снег, выросли сугробы на улицах, прошли Святки, Рождество, Новый год. Аннет ходила в тюрьму каждую пятницу – и возвращалась с потухшими глазами и осунувшимся лицом. Но никакие доводы, никакие уговоры не действовали.

– Поезжайте в Бобовины, маменька, а я останусь! Да, останусь и завтра снова пойду добиваться свидания! И мне всё равно, что он обо мне думает! И что думает вся Москва, тоже всё равно! У меня жених под следствием, его содержат в камере, в сырых стенах, там крысы бегают! Допросы эти! Очные ставки, суд со дня на день, – а я уеду?!

– Аннет, но до суда ещё далеко… – пыталась воззвать к здравому смыслу княгиня Вера, – Я была у полковника Долмановского, он уверял, что раньше февраля ничего не будет! Но всё равно ведь Андрея, самое малое, сошлют…

– Значит, я поеду и в ссылку! Поеду в Сибирь, в Тобольск, в Нерчинск, куда угодно, – затем, чтобы услышать от него, что он лгал мне в лицо! После этого, клянусь, я вернусь в Бобовины и останусь там навсегда! Хоть схиму приму в монастыре, мне это будет уже безразлично! Но Андрей сам, понимаете, сам должен мне это сказать! А не передавать, как последний трус, через жандармов, что он отказывается от встреч со мной! Он не имеет права, не имеет права так со мной поступать!

– Аннет, но, возможно, у него есть для этого причины?

– И прекрасно!!! Рада буду их узнать! В конце концов, каждый человек обязан отвечать за свои слова! Особенно если их у него никто не вырывал насильно! Он даже не захотел узнать, чем кончилось с поляками! Неужели же я настолько ему противна?!

И Вера понимала, что спорить бесполезно.

… – Барыня, долго ль ещё простоим? – не выдержал извозчик, когда часы на площади гулко отзвонили три часа пополудни. – Третий час уж тут, кобыла вконец застоялась и не поена с утра… Вы б хоть отпустили меня, право, а то ж день почитай что вовсе пропал, а толку?

– Сделай милость, подождём ещё немного, я уплачу за простой, – у Веры от холода зуб на зуб не попадал, и она уже тревожилась всерьёз: что можно было делать три часа кряду в здании тюрьмы? Ни одно свидание не могло длиться столько времени! «Надо идти туда, – решила Вера. – Очевидно же: что-то случилось! Может быть, Аннет нужна моя помощь?»

Она уже откинула полость, чтобы выбраться из саней, – но в это время тяжёлая дверь казённого заведения отворилась и из неё показался молодой усатый жандарм. Он вышел на крыльцо, ногой с усилием сдвинул с него сугробик насыпавшегося снега, шире распахнул дверь – и появилась Аннет.

С одного взгляда Вера поняла, что дела плохи. Аннет шла очень прямо, глядя перед собой сухими, широко открытыми глазами. Лицо её было спокойным, застывшим.

– Аннет, боже мой, что с вами? – перепугалась Вера, торопливо помогая падчерице взобраться в сани, – Трогай, в Столешников, живей!.. Что стряслось? Что вы делали там столько времени? Андрей Петрович здоров? Вы виделись, наконец, с ним?

– Третьего дня был суд, – спокойно сказала Аннет.

– Как?! И мы не знали?!

– Откуда же мы могли знать?.. – тем же ровным тоном отозвалась падчерица. Она смотрела через плечо Веры на пролетающие мимо тротуары и вывески. Снег, падая, садился на её ресницы. – Суд состоялся. Шесть лет поселения. Тобольская губерния. Это ведь ещё дальше, чем Иркутск, верно? И меня ещё уверяли, что всё наилучшим образом обошлось! Могла бы ведь и крепость оказаться!

– Это вам полковник Долмановский сказал? Вы у него пробыли столько времени?

– Да. И, боюсь, этим изрядно стеснила его. Мне ведь, маменька, сначала сказали всё то же самое: арестованный от свидания отказывается. И полковник таким ласковым, отеческим прямо тоном говорит мне: «Анна Станиславовна, ну можно ли благородной барышне так не уважать себя? Даже мне совестно за то, как этот мерзавец ведёт себя с вами! Если бы кто-то так обошёлся с моей дочерью, я вызвал бы его на дуэль! Позвольте, я отправлю вас домой к маменьке. Вам надобно выбросить из мыслей этого человека, он государственный преступник, а вы ещё так молоды, неопытны…» – и прочее в том же духе! И ведь, по-моему, совершенно искренне!

– Вы ему не надерзили?

– О, нет!!! Я просто уселась в кресло в его кабинете и поклялась, что шагу оттуда не сделаю до тех пор, пока не увижу Андрея Петровича или мне не принесут написанной его почерком записки, что он жив и здоров! Долмановский меня уговаривал битый час! Рассказал и про суд, и про то, что господин Сметов весьма дёшево отделался, хотя ничем не пожелал следствию помочь и облегчить свою участь, и что от таких людей надобно держаться подальше… И вас вспомнил! Уверял, что вы мало внимания уделяете моему счастью, вообразите! Поверьте, я была очень с ним вежлива, но уйти – отказалась. Сознаю, что поставила его в очень сложное положение. Долмановский вышел, через полчаса вернулся. Вот с этим листком.