Игорь Лебедев - Расстрел на площади

— Как съездили? — поинтересовался председатель КГБ после того, как они обменялись рукопожатием, и машина мягко тронулась с места.

— Задание выполнено.

— Поздравляю. Кстати, и Брежнев тоже шлет вам свои поклоны, я с ним виделся час тому назад.

— Хорошо, что вы заранее позаботились о том, чтобы разместить снайперов на чердаках окрестных домов, — сказал Баранов. — Солдаты в основном палили в воздух. Некоторые даже во всеуслышанье отказались стрелять в толпу.

— Надеюсь, вы не оставили это безнаказанным, — холодно усмехнулся председатель КГБ.

— Не беспокойтесь. Уже назначена дата военного трибунала. Однако должен обратить ваше внимание: впредь рассчитывать на армию в подобных делах не приходится. Разве что в качестве декорации.

— А милиция?

— Эти понадежней, но полные неумехи.

— Я учту вашу информацию.

— Что Хрущев?

— Он пока еще ничего не знает. Вам лично придется доложить ему обо всем.

Баранов против воли поежился.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся Семичастный, — он теперь уже не страшен. Операция прошла в целом успешно, и вашей вины в происшедшем нет. А вот что касается самого Хрущева… Безусловно, расстрел в Новочеркасске отразится на его репутации. Думаю, дни Хруща сочтены.

Именно по этому пренебрежительному прозвищу Баранов и понял — действительно сочтены.

И вот теперь Хрущев сидел напротив и счастливо улыбался. Невероятно, но дело обстояло именно так. Баранов смотрел на Никиту-кукурузника, с трудом скрывая жалость. Он впервые увидел своего начальника, главу государства, в таком свете. Баранов всегда знал, что Хрущев — недалекий человек, хотя и хитрый. Баранов знал, что Хрущев может быть обескураживающе наивен, чтоб не сказать — глуп. Но Хрущев никогда не бывал слаб. За ним стояла армия, силовые ведомства, вся мощь Советского государства. Этот толстый лысый пожилой человечек сменил на высшем посту самого Сталина, наместника Бога на земле.

И вот теперь Баранов знал, что вся сила, которую Хрущев продолжал по привычке считать своею, ушла от него. Что глава страны — всего лишь судорожно пытающийся сохранить былую энергию и азарт молодости старик, чей час уже пробил.

— Никита Сергеевич, — негромко произнес Баранов, — я не сказал вам самого главного.

— За то, что вы столь успешно справились с урегулированием ситуации в Новочеркасске, — выпалил Хрущев, будто не услыхав слов собеседника, — за это объявляю вам личную благодарность. Знаете, Анатолий Дмитриевич, я уже давно к вам присматриваюсь и думаю, что вы вполне бы могли заменить на посту… ну, скажем, Брежнева. Не подумайте ничего такого, но у меня впечатление, что в последние год-два мы с Леонидом Ильичем не находим общий язык и его пора перевести на другую работу. Вы — прекрасная кандидатура на его место!

— Никита Сергеевич, — вновь сказал Баранов с какой-то странной, соболезнующей нотой в голосе, — вы должны знать. Дело в том, что нам не удалось решить проблему полностью мирным путем…

Хрущев удивленно поглядел на собеседника:

— Я не понял. Что вы имеете в виду?

— Вы спрашивали насчет жертв.

— Да?

— Мирное население действительно не пострадало. А вот что касается зачинщиков и бунтовщиков…

Хрущев напряженно ждал. Впервые он не торопил собеседника с ответом.

— Понимаете, — сказал Баранов, — они разграбили помещения горкома партии, а потом бросились на милицейское оцепление, пытались завладеть огнестрельным оружием… — Он смолк.

— Товарищ Баранов, — упавшим голосом произнес Хрущев, — Анатолий Дмитриевич, вы что-то скрыли от меня?

— Никак нет. Просто я не успел сказать, что для обеспечения правопорядка в городе пришлось прибегнуть к крайним мерам.

— К каким?

— Около сорока бунтовщиков ранены. Шестнадцать человек, основные зачинщики мятежа…

— Да?

— В ходе проведения операции они были убиты. В кабинете зависло гробовое молчание.

Баранов видел, как маслянистая струйка пота прокатилась со лба к переносице, а затем по носу к верхней губе первого человека в государстве.

Толстая перекрученная вена вздулась на посеревшем виске.

Хрущев был оглушен. Хрущев был уничтожен. Его страна, самая мирная и замечательная страна на планете, вновь стала ареной кровавого побоища.

Не в далекой Америке, а в СССР граждане вышли на улицы, чтобы требовать справедливости по отношению к себе и к своим детям, а их встретили дула ружей.

Мир перевернулся. Мир сошел с ума.

Пытаясь справиться с дрожью в теле, Первый секретарь Коммунистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев в этот момент впервые отчетливо осознал, что власть утекает из его рук, словно песок сквозь пальцы.

Он вновь ощутил себя дряхлым, беспомощным старцем, несчастным, никому не нужным, и вспомнил бездвижное тело Сталина, лежавшее распластанным на непокрытом столе кунцевской дачи. Он вспомнил, как Лаврентий Берия, думая, что никто не видит его в эту минуту, приблизился к телу Отца народов и изо всей силы зло дернул труп за усы, и на лице хитрого царедворца при этом возникло отвратительное удовлетворенное выражение. Пигмей вытер ноги о прах поверженного великана.

Хрущев никогда не мог простить Берии этот странный и подлый жест. Потому что нет ничего хуже, чем надругательство над трупом. Теперь Хрущев и сам оказался в положении распластанного на столе и уже начинающего разлагаться тела. Он гнал от себя прочь эту мысль, но страшное предчувствие железным обручем стиснуло его грудь. Впереди была чернота… бездна.

Впереди был октябрь 1964-го.

— Нельзя допустить, чтобы узнала западная пресса, — только и смог прошептать он. — Ни в коем случае нельзя этого допустить!

По-стариковски не люблю осень. Тяжело, знаете ли, наблюдать, как все опадает, чахнет, осыпается, умирает и остаются одни лишь голые ветви, да серое небо, да слякоть.

Мрачно, как на кладбище.

Впрочем, для внучки — что весна, что осень. Все нравится, все вызывает восторг. Возраст такой: мир прекрасен, несмотря ни на что. Даже омерзительный моросящий дождь вызывает не тоску, а щенячий восторг.

Как раз такой дождь шел сегодня за окном, но внучка вцепилась в меня мертвой хваткой:

— Дед, а дед, ты же обещал, что мы пойдем гулять в город! Я хочу гулять в город!

Ну что ты с ней сделаешь! Пришлось натягивать пальто, вооружаться старым широким зонтом. Ничего не попишешь — обещал!

Жена укоризненно покачала головой, но ничего не сказала.

— Будьте осторожнее, — лишь крикнула из кухни на прощание.

Москва уже оправлялась после пережитого, приходила в себя. На улицах разбирали баррикады. Еще позавчера здесь стреляли. Вот этот перекресток показывали по телевидению, на асфальте лежали убитые и раненые. Невозможно представить!