Игорь Лебедев - Расстрел на площади

— Вот видишь, и ты меня гонишь! Никому я не нужен. Что делать человеку, если он в отчаянии, а? Ты когда-нибудь ходила на охоту? Да ну, — отмахнулся он, — чего я спрашиваю! Конечно, не ходила. Ты в зверей не стреляешь, тебе их, наверное, жалко. А вот я ходил. Прицеливаешься, нажимаешь на курок и — бац! — кровища вокруг и клочья шерсти. А лисица, она ведь тоже живая, она умирать не хочет. Она так смотрит жалобно! Прям хоть плачь! — И Игорь действительно заплакал. — Она смотрит, а я стреляю! Разве мог я подумать, что когда-нибудь окажусь такой вот лисицей и в меня прицелятся, а бежать некуда, и нет никакого выхода!

Он размазывал грязным кулаком пьяные слезы.

— О чем вы говорите, Игорь? — недоумевала Даша. — Кто в вас прицелился?

— Эх, Дашенька! — вздохнул он. — Ничего вы не понимаете! Никто меня сейчас не поймет. Никому я не нужен.

— Вам надо умыться и идти домой, — успокаивающе сказала девушка. — Выспитесь, а утром поговорим. Может, к утру все будет нормально.

Игорь снисходительно усмехнулся:

— Ничего не будет нормально. Ни-че-го, слышите! Будет все хуже и хуже. А я — сволочь. Меня убить мало. Где у вас тут ванна?

— Умывальник в коридоре, — сообщила Даша, помогая незваному гостю подняться с пола.

Игорь, едва удерживаясь на ногах, поплелся в коридор.

Тяжело вздохнув, Даша уселась на табурет и стала ждать.

Ждать пришлось недолго.

Раздался страшный грохот и вскрик. Затем зазвенели разбивающиеся склянки и загромыхал упавший медный таз.

Даша опрометью бросилась к двери.

Она поспела как раз вовремя.

Красавец литератор, нелепо размахивая тряпичными ногами, болтался под потолком на бельевой веревке, туго стянувшей шею. Лицо его налилось кровью, вены вспухли, а глаза вылезли из орбит.

Возможно, любая другая девушка на месте Даши растерялась бы и потеряла бы драгоценные секунды.

Даша же бросилась к висевшему в петле Игорю и, крепко обхватив его за бедра руками, приподняла.

— Снимайте веревку! — скомандовала она. — Скорее!

Не дожидаясь, когда самоубийца последует ее приказу, она схватила лежавшую на полочке отцовскую бритву и, извернувшись, продолжая одной рукой удерживать на весу тяжелое тело, другой полоснула острым лезвием по натянутой веревке. Веревка оборвалась — Игорь и Даша повалились на пол.

— Оп-па! — просипел Игорь, встряхивая головой.

— С ума сошел?! — закричала Даша. — Я спрашиваю: жить надоело?

Казалось, после произошедшего хмель разом вылетел из головы молодого литератора. Он потирал ладонью багровый рубец на шее и тихонечко постанывал.

— Что это значит? — наступала на него Даша, с трудом выбираясь из-под его тела и приглаживая растрепавшиеся волосы. — Кто вам позволил?!

— Вот оно, несчастье, — сокрушенно произнес Игорь, словно не слыша, — даже смерть не берет к себе. Никому я не нужен.

— Дурак! Вы просто круглый дурак.

— Я не дурак, Дашенька. Я мерзавец. — Он вдруг ухватил девушку за плечи и привлек к себе, лицом уткнувшись ей в грудь. — Пожалей меня! Пожалей меня, пожалуйста! Мне это нужно больше всего на свете!

И Даша, всегда сдержанная Даша, неожиданно для себя самой непослушной рукой провела по его взъерошенной шевелюре. Внезапно она почувствовала, что весь гнев улетучился без следа и острая жалость и нежность к непонятному, практически незнакомому ей человеку всецело завладела ею.

Он поднял вспухшее от слез, некрасивое в эту минуту, но прекрасное, искаженное болью лицо, и она прижалась к его соленым губам своими губами.

Митя проснулся рано, часов в пять. Лежа без сна в полутьме казармы, он слушал сопение задремавшего дневального, считал минуты, оставшиеся до подъема, и размышлял, что сегодня может помешать ему отправиться в увольнение. Потом он прикрыл глаза и перед его мысленным взором возник Витек. Витек Сидоренко со своей неизменной хитрой улыбкой.

Он кривлялся, строил рожи, наставнически размахивал пальцем прямо перед носом Мити и назойливо повторял: «Весь мир, мой юный друг, это театр, и люди, как ты понимаешь, в нем актеры. Вот так-то!»

— Рядовой Бажин, подъем! — вдруг прогремел чужой голос откуда-то сверху из-за Витькиной спины.

«Да я же не сплю, — хотел возразить Митя. — Просто лежу с закрытыми глазами». Но как раз в этот момент он понял, что именно спит, и что заснул он совсем не кстати, и что это голос сержанта Жия-на, который стоит над душой, орет и, если ему взбредет в голову, запросто может снова не отпустить Митю в долгожданное увольнение. Митя вскочил и начал лихорадочно одеваться. Сержант все еще стоял рядом. Он держал руки за спиной и покачивался с носков на пятки, как это делали немцы из фильмов про войну. Сержантские сапоги поскрипывали. Его ухмылку Митя чувствовал затылком.

Однажды в школе Митя целый урок спорил со своим соседом по парте, как надо себя вести, если ты в дремучем лесу встретился с диким зверем. Оба соглашались, что отступать — это трусость и вообще нельзя. Но сосед уверял, что ни в коем случае не надо и смотреть зверю в глаза, потому что это его обязательно разозлит. А злой зверь сразу нападает. Мите это казалось чрезвычайно унизительным. Он настаивал на том, что смелый и грозный взгляд прямо в переносицу страшной звериной морды обязательно напугает любое животное. Только тогда оно поймет, что столкнулось с существом более высокого порядка, пускай менее сильным, но зато более умным, и отступит. Теперь под взглядом Жияна, Мите подумалось, что его сосед по парте был не так уж не прав. Митя слишком ясно понимал, чего будет стоить ему сегодня смелый взгляд в сержантскую переносицу.

Когда над плацем затихли раскаты последнего сержантского «Р-разойдись», Школьник жестом остановил Жияна и сказал ему несколько слов. Сержант кивнул и окинул взглядом плац.

— Бажин! Поди сюда!

Замерев перед взводным командиром по стойке «смирно», Митя чувствовал на себе его оценивающий и недоверчивый взгляд.

— Увольнительную, — произнес Школьник, и Митя протянул командиру только что полученный от сержанта листок бумаги.

— В увольнительную? — спросил старший лейтенант.

— Так точно! — с готовностью отозвался из-за спины насупившегося комвзвода Жиян.

— Отставить, сержант. Я обращаюсь к рядовому Бажину. — Школьник посмотрел в сторону и повторил: — Тебя спрашиваю, дезертирский дружок. Сбежать задумал?

«Весь мир театр, — опять подумал Митя, — но почему же мне все время достаются самые дрянные роли?»

— Отвечать по уставу. Да или нет?

— По уставу, — распорядился Жиян из-за спины начальства и громко хрюкнул, не в силах сдержать смех.

Митя отчетливо представил вонючий, загаженный сортир, его стены с обычным набором образцов литературного солдатского остроумия, себя, который драит и драит все это щеткой, давно уже растерявшей почти всю щетину, и воскресное солнце, которое сквозь щели в деревянном потолке наблюдает за его стараниями и по-воскресному беззаботно хохочет. Смеется своим желтым противным смехом так, как будто он, Дмитрий Бажин, не рядовой Советской Армии, а рядовой туалетный работник.