Игорь Лебедев - Расстрел на площади

Ни кондуктор, ни пассажиры его не видели. Его видел только Митя.

Он знал, что не отличается быстрым соображением. Вот и сейчас соображать, что происходит, он начал только секунд через пять. Но за эти пять секунд его тело, повинуясь чему угодно, только не Митиной голове, в несколько прыжков пересекло улицу, с разгону подпрыгнуло и мертвой хваткой вцепилось в бампер. Тут же рука его ухватила мальчишку за шиворот и втянула наверх, в безопасность. Прошло еще несколько секунд, и он понял, что ударился о железную стенку автобуса коленом, плечом и наверняка головой. Иначе с чего бы она так болела.

Автобус затормозил. Митя увидел, что к нему подходят какие-то люди, кто-то кричал, называл кого-то хулиганом, а Митя все висел на бампере, подобрав под себя ноги.

Вдруг издалека донесся пронзительный свист. Мальчишка с силой дернул Митю за штаны.

— Тикаем! — прокричал мальчишка в самое ухо Мите и потащил его в сторону от автобуса куда-то в проход между домами.

— Ты в порядке? — спросил Митя.

— Я — да! А ты?

И тут Митя пришел в себя. Он заметил постового, который быстрым шагом приближался к месту происшествия.

— Милиция!

Вслед за мальчишкой Митя бежал дворами, припадая на ушибленную ногу. Какое-то время он слышал позади себя крики и свист. Но после того как они перелезли через металлическую ограду и проскочили в дыру в деревянном заборе, звуки преследования смолкли. Однако мальчишка, по-прежнему прижимая хлеб к груди, не сбавляя хода, несся впереди. Митя полностью доверял ему и не отставал. Теперь они бежали через какую-то стройплощадку, нырнули в подвал строящегося дома, пробежали узким коридором и вот-вот должны были выскочить на улицу с противоположной стороны. Мальчишка обернулся к Мите и что-то крикнул.

— Пригнись, — услышал Митя. Но прежде чем он понял, что означает это слово, он уже сидел на грязном бетонном полу и держался руками за свою голову, которой опять так немилосердно досталось.

У Игоря отчаянно болела голова. Она просто взрывалась каждую минуту после вчерашних сумасшедших событий.

Ничего сносного на ум не приходило. Одно дело — заниматься отдельными скомпрометировавшими себя личностями, здесь все методы были уже опробованы — от шантажа до тайного убийства, другое дело — воздействовать на целый завод или даже город.

Игорь терялся — за какую ниточку потянуть, куда надавить.

Почистив яйцо, он от нечего делать забрел в соседнюю — хозяйскую — комнату.

На окне он заметил тетрадку в коричневом плотном переплете. На первой ее странице крупным старательным почерком было выведено: «Поэма о московском госте».

«Ну-ка, ну-ка», — заинтересовался Игорь.

Действительно, какими ветрами? Зачем я торчу в этом забытом Богом городе, среди этих подушек, среди ленивого жужжания мух и далекого лая собак? А девчонка, видать, созрела уже для больших дел. Не хватало, чтоб еще и эта в меня влюбилась. Дура.

В дверь постучали.

Игорь нехотя поплелся открывать. На пороге стояли великан Сомов и его не названная пока супруга Лидочка.

— Вы уже встали? А то Победа сказала вас не беспокоить. Вы вчера очень поздно пришли и еще долго работали.

— Однако информация распространяется у вас оперативно. Нет, я уже давно не сплю. Заходите, чайку попьем.

— Да нам посоветоваться надо, — мялся у порога Сомов.

— Конечно, посоветуемся. Проходите.

Когда гости расположились на кухне за столом, Лида взяла на себя инициативу. Она выложила все свои беды, рассказала про бараки, про будущего ребеночка, про то, что не дают места в общежитии, про отца Сомова и, наконец, поведала о готовящемся празднике.

— Они хотят, чтобы мы бесплатно работали. А куда уж бесплатно, когда мы и так ничего не получаем. Знаете, сколько Вася в прошлом месяце получил? Смешно сказать, в кино ни разу не сходили. Не на что.

— Что же вы от меня хотите? Я же не ваш начальники даже не комсорг.

— Вы из Москвы. Помогите. Может, бумагу напишем кому следует.

Игорь остолбенел.

Если это уже наши работают, то хорошо работают. А может, случайность? Местные идиоты устраивают праздник освобожденного труда.

Ну что ж, рыбка сама пошла в сети. На ловца и зверь бежит. Как еще там в народе говорят про такую удачу?

Внутри появилось привычное возбуждение, которое он называл творческим экстазом и которое, ему казалось, было сродни подъему артиста, находящегося на сцене. Игорь вообще часто думал, что его жизнь чрезвычайно похожа на театр, где все люди играют роли, написанные для них пожелавшими остаться неизвестными драматургами из высших эшелонов власти. Только в отличие от актеров эти люди, этот материал, это сырье не отдают себе отчета в том, что их ведет опытный драматург. Себе Игорь отводил в человеческом театре место режиссера и гордился тем, что хоть идея и не его, зато у режиссера всегда есть возможность по-своему интерпретировать любые великие замыслы и выстроить какие угодно мизансцены. Вот и сейчас жизнь подбрасывала интересное решение, которого сам Игорь никогда бы не смог заранее предугадать.

— Погодите, погодите. Значит, вы недовольны существующим положением вещей?

— Нет, мы довольны, только…

— Недовольны! — перебил залепетавшую было Лидочку Сомов. До сих пор он молчал, глядел на невесту, и вдруг его словно прорвало. — Чего там довольны? Надоело быть довольным, как бычкам перед забоем. Я, в конце концов, мужик. А бабу свою обеспечить не могу, ребенка негде родить. Да что же это за жизнь? Надоело молчать! — Глаза у Сомова стали злыми, и кулаки, лежавшие на столе, сжались. Таким решительным и страшным Игорь не мог себе раньше представить Ваську. Даже когда он припечатал молодого ловеласа за ухаживание, в нем было больше ухарства, чем серьезной злости. Но теперь на Ваську было страшно смотреть, в нем проснулось что-то могучее, безудержное, необоримое, видно было — это пролились долгие мучившие Ваську неразрешимые проблемы.

Так вот он каков, жестокий и бессмысленный русский бунт, о котором писал Пушкин.

— Молчать, конечно, не нужно, ребята. Только что мы сделаем? Ну напишем петицию, прочитают ее в профкоме или где там еще. Пошлют Петухову, тот ее снова в профком — дескать, разбирайтесь сами. И начнет бумага ходить. А до серьезного, ответственного человека ваши слова никогда не дойдут. Такие, как Милютенков, не допустят.

— Так мы и говорим, вы у себя в Москве эту бумагу в какую-никакую газету переправите, пусть узнают, как простые люди живут, — оживилась Лидочка.

— А то они не знают! Бумаг у них, поди, целые тонны лежат. При Сталине люди все писали, думали, не знает, отец родной, а потом оказалось — все знал, сам благословлял палачей, и тех, кто писал, расстреливал, — все больше мрачнел Сомов.