Игорь Лебедев - Расстрел на площади

— Если причин нет, значит, мы должны повлиять на Петухова, чтобы он все это отменил!

— И как же ты собрался влиять на него?

— Очень просто. Надо написать письмо! В городской комитет! Вот так!

— Как же! — ответили из толпы. — Это распоряжение на расценки идет из области, прямо от Певцова. На все заводы. А ты думал, только нам одним такая честь?

— Тогда надо написать дальше, — не унималась голова. — Тому, кто может позвонить в обком партии, позвать к телефону их начальника и сказать ему: а ну, немедленно прекратите над рабочим классом издеваться.

— Хрущеву, что ли? — захохотал кто-то. — Только и дел у него, что утирать нос нашему начальству.

— А хоть бы и Никите Сергеевичу. Или ты думаешь, что товарищ Хрущев узнает, как с нами тут поступили, и ничего не сделает?

Серый воздух вдруг стал прозрачнее и как будто чище. Каждый, стоя в большой толпе, в этот момент почувствовал, что, несмотря на явную несправедливость, несмотря на все неурядицы собственной жизни, над каждым из них, даже над самым несчастным, простирается крыло надежды. И это крыло — улыбающийся со всех газет, журналов и даже со странички детского букваря Никита Сергеевич Хрущев. Вот только как до него добраться? Как донести до него правду, которую местное начальство, пытается от него скрыть?

— Я знаю, — вдруг закричал Сомов. — Я знаю. Нам надо срочно найти писателя. Он поможет. Он из Москвы, и он точно поможет. — И чтобы его слова прозвучали еще убедительней, в первую очередь для него самого, он тихо добавил: «Чтоб я сдох!»

История с Сидоренко в части стала потихоньку забываться. Митя знал, что ведется следствие, но, как ни странно, его самого пока что не трогали. Поначалу он тщательно готовился к тому, что его вызовут на допрос, продумывал варианты вопросов и ответов, ждал подвохов от Школьника. Однако пауза стала затягиваться. Школьник, казалось, забыл о своих придирках и злополучной записке, и потянулись долгие служивые дни безо всяких происшествий. Последнее время на фоне этой безмятежности Митя все больше стал думать о встрече с Победой, о мимолетном, но таком волнующем поцелуе, и мысли о девушке уютно расположились в его жизни, согревая бесцветные солдатские будни. В предстоящие выходные Митя очень рассчитывал на увольнительную. Всю неделю он старался не попадаться на глаза начальству, усердно драил полы и выходил на поверку предельно подтянутым.

Однако сегодня утром, к Митиному огорчению, было объявлено, что весь полк переводится на военное положение, так как грядут какие-то важные учения и ни один солдат в ближайшие дни в увольнительную отпущен не будет. Подобный поворот дела выбил рядового Бажина из колеи. Надо сказать, что Митя даже боялся новой встречи с Победой, хотя и очень ее жаждал. Он представлял во всех подробностях, как начищает сапоги, как подтягивает ремень, как приезжает в город, покупает бутылку вина, но дальше этого его фантазии не продвигались. Митя испытывал почти забытое смятение — сродни тому, которое охватывало его при виде Оленькиных прозрачных локонов. Во-первых, он не мог придумать, где они с Победой выпьют эту самую бутылку, не дома же, в конце концов; во-вторых, видимо, следовало как-то объясниться с девушкой. И этот пункт программы казался Мите самым трудным. Удачно, конечно, состоялось их знакомство, тогда Митя был в положении страдательном и все происходило само собой, но теперь наступило время решительных действий. И их-то Митя опасался больше всего. Однако, не смотря ни на что, отмена увольнительной расстроила Митю. Он знал, как быстро девушки все забывают, и ему казалось, что новой встречи с Победой может уже не быть. Ему рисовались страшные картины — он приходит к Победе, а та прямо во дворе целуется с другим парнем, дальше следовало объяснение и, возможно, крепкий мужской разговор.

После обеда к Мите подошел Шутов:

— Ну что, паря, не дождался увольнительной?

— Не твое дело.

— Надо поговорить.

— Вроде не о чем.

— Это как сказать. Дело очень стоящее, касается твоего друга Сидоренко.

Митя заволновался:

— Говори.

— Не здесь.

Барак стоял в глубине части, среди зарослей сирени. Там всегда можно было укрыться от посторонних глаз, там распивали самогонку, выясняли отношения, иногда плакали. Митя отправился за Шутовым. Остановились у повалившегося дерева с тыльной стороны барака. Шутов стал расстегивать ремень.

— А теперь, сволочь, ты ответишь мне за дембель, который я не получил.

Митя схватил первый попавшийся дрын и бросился на противника, но в эту минуту кто-то схватил его за руку и повалил на землю. Митя уткнулся носом в прохладную свежую траву, и шею его уже придавили.

— Давай, штаны стаскивай с этого ублюдка, — раздался голос.

Митя, собрав все силы, рванулся, и его подхватили сильные цепкие руки. Он получил прямой удар кулаком прямо в зубы, хрустнул нос, и теплая кровь потекла по лицу.

— Гады! — заорал Митя.

Ему заткнули рот и стали дергать за штаны. Брюки треснули, и кто-то стал ножом резать неподдающуюся ткань. Лезвие задевало за живую Митину плоть, оставляя красные полосы. Наконец его поставили на четвереньки и стали хлестать ремнями по заднице. Слышался визгливый голос Шутова:

— Теперь ты никогда, сволочь, не забудешь, кому дорогу перешел! Вы еще с Сидоренко поплачете кровавыми слезами! Я тебя научу Родину любить!

Били долго и методично. Сквозь пыхтение и сопение истязающих Митя услышал шум струи. Приподняв голову, он увидел, что озверевший Шутов мочился прямо на его волосы.

Милютенков вбежал в приемную директора завода так, будто перед этим преодолел тяжелую марафонскую дистанцию с полной выкладкой да еще по пересеченной местности. Он тяжело дышал, сопел и никак не мог перевести дух. В таком виде допустить его в кабинет директора Лидия Ивановна просто не могла. Дела могли быть какой угодно срочности, но уважение к начальству и принципы субординации были для нее превыше всего. Сегодня она пропустит к директору потного комсомольского вожака, а завтра туда без спроса войдет рабочий в грязных сапогах.

Она усадила Милютенкова в кресло и налила ему воды из пузатого графина. Но тот не желал пить. Он сбивчиво, через пень колоду уверял ее, что у него чрезвычайное сообщение, и немедленно рвался к директору.

— У тебя есть не меньше пяти минут, чтобы отдышаться, — строго сказала Лидия Ивановна.

— М-м-мне с-с-срочно.

— Директор занят.

— Но там… такое…

— Остынь. Посчитай до ста. В спокойном темпе. Когда пульс будет семьдесят два удара в минуту, я тебя приглашу.

И она внимательно, как бы гипнотизируя, поглядела Милютенкову в раскрасневшееся лицо. На секунду оно напомнило ей утюг, и она даже подумала, а не прыснуть ли в это лицо водой, тогда мальчишка наверняка охладится и сразу же придет в себя. Тарас взял из ее рук стакан и начал пить. Когда воды в стакане осталось примерно половина, а зубы Милютенкова перестали колотиться о граненое стекло, секретарша поняла, что посетитель взят под контроль и спокойно вошла в директорский кабинет.