Игорь Лебедев - Расстрел на площади

По улице шли люди. Десятки, а потом и сотни людей. Толпа.

Над головами реяли красные знамена.

— Батюшки святы! — пробормотала старуха и выронила из слабых рук кошелек. Мелочь со звоном поскакала по каменным плитам пола, но никто даже не вздрогнул.

«Вставай, проклятьем заклейменный!» — несся над городом нестройный, но могучий хор.

Игорь шел в толпе и сам недоумевал, как быстро и без больших усилий с его стороны стронулась с места эта махина. Казалось бы, не столь давно в душном, загаженном мухами помещении привокзальной забегаловки он выслушивал инструкции полковника Бугаева о том, каким образом, использовав настроения рабочих, организовать массовые противоправительственные выступления, выслушивал, как фантастический бред, нелепую сказку, которая никогда не станет былью. Игорь по опыту знал, что инертную массу рабочих, хранящих в памяти темные страницы сталинских репрессий и не выкорчевавших из себя глубокий, проникший в самые дальние закоулки сознания страх перед верховной и всесильной властью, подвигнуть на какие-либо действия, ставящие под сомнение праведность и могущество этой власти, — невозможно, немыслимо.

Полковник Бугаев упоминал о готовящемся повышении цен на насущно необходимые продукты питания и рекомендовал с максимальной выгодой использовать момент, однако и этот его совет тоже весьма отдавал прожектерством.

Игорь прямо сказал ему об этом.

— Плохо ты знаешь свой народ, Игорек, — добродушно возразил тогда Бугаев, потягивая разбавленное пивко и кося заинтересованным взглядом на тучную буфетчицу (после того, как полковник окончательно сломил сопротивление подчиненного, он пришел в благодушное настроение и словно впервые подумал о том, что буфетчица — хоть и не первой свежести, но тоже бабенка, и к тому же ядреная, и негоже пропускать мимо такую юбку, коль сама на рожон прет). Полковник разглядывал буфетчицу лениво и оценивающе, и, казалось, тема разговора больше не интересует его. — А свой народ надо знать! — назидательно процедил Бугаев. — Вздорожавшее молоко — это чепуха, они тут не молоко, они кой-чего покрепче употребляют в изрядных количествах. Русская держава не на молоке, она на водке держится. Но для толпы ведь важен принцип! Из-за принципа они хоть голову в петлю сунут. Главное — вовремя подбросить нужную идею. Ты ведь не против Советской власти их поведешь. Наоборот! Объясни, что надо обратить на себя внимание Москвы, а в Москве, мол, сидит добрый дядя, который про страдания народа не знает, и нужно докричаться до него. Дядя услышит, и все будет хорошо. Он покажет всем местным начальничкам, где раки зимуют, такого задаст жару, будь здоров! Вот о чем толковать надо. И за тобой пойдут, попомни мои слова.

— А если не пойдут? — с надеждой возразил уже поверженный Игорь.

— Пойдут. Чтобы наверняка пошли, мы тебе еще подмогу организуем.

— В смысле?

— Спустим сверху новые разнарядки на продукцию. Чтоб жизнь медом не казалась. Скажем, еще сегодня слесарь за работу получает рубль в час, а завтра за ту же работу десять копеек. Цены подскочат, нормы выработки увеличатся, а зарплата упадет — и все одновременно. Если их и это ни на что не подвигнет… ну, тогда я не знаю, что делать. Терпелив русский народ… дурной народ! Впрочем, надеюсь, что уж теперь-то терпение иссякнет.

События показали, что полковник в своих расчетах оказался прав. У народного терпения действительно был предел.

Ранним утром Игоря разбудил громкий, захлебывающийся стук в дверь. Игорь слышал, как шлепают по дощатому полу голые пятки Победы.

— Кто там? — поинтересовалась девушка придушенным со сна голосом.

— Открывай, Бедка, свои! — раздался зычный бас Васьки Сомова.

Взъерошенный и возбужденный, Сомов ворвался в тесную Игореву комнатушку и, размахивая ручищами-лопатами и едва не сбивая с серванта ужасающих фаянсовых слоников, принялся рассказывать, что услыхал по радио правительственное постановление о повышении цен на молоко и мясо.

— Ты ж погляди, что делают, сволочи! Последнюю краюху хлеба отобрать хотят! — горланил Сомов.

Игорь с удивлением разглядывал парня. Васька, как известно, никогда не отличался сдержанностью характера, но сейчас возмущение хлестало через край, и Сомов сам предложил то, что по первоначальному плану Бугаева должно было исходить от Захаренко.

— Ну, баста! — орал Васька. — Я с ребятами говорил, они на завод побегли! Будут станки останавливать. Пойдем на площадь, пусть начальство объяснит, чего нам делать и как дальше жить!

Полчаса спустя у ворот завода уже бурлила толпа; всегда спокойные рабочие, выпучив глаза и не слушая друг друга, орали жалобы на жизнь и на сволочную заводскую дирекцию.

— Пусть сами кровью харкают!

— А Петухов-то, Петухов небось в отдельной квартире живет, а я с четырьмя дитями в бараке!

— Ходим в обносках, хуже нищих!

— И так жрать нечего, а теперя что будет?!

Васька Сомов выволок из ворот проходной охапку транспарантов. «Да здравствует 44-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!» — прочел Игорь на одном. «Делу Ленина верны!» — значилось на другом. «Народ и партия едины», «Вперед, к победе коммунизма!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Миру — мир!», «Слава КПСС», «СССР — оплот дружбы народов!», «Догоним и перегоним Америку!». На вылинявшем от времени красном знамени красовались накладывающиеся один на другой чеканные профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.

«Интересно, и откуда он это откопал?» — усмехнулся про себя Игорь.

Среди старых лозунгов, как видно хранившихся на заводском складе в ожидании очередной городской демонстрации, мелькали и свежие, начертанные медно-золотой краской на сочном кумаче: «Слава празднику освобожденного труда!», «Электровозостроительный — партии и стране!», «Рабочий класс — всегда впереди!». Забавно. Это были те самые транспаранты, которые по распоряжению начальства заводской художник подготовил аккурат к несостоявшемуся торжественному мероприятию — дню освобожденного труда.

Бледный, с трясущимися губами, комсорг Милютенков носился в толпе, уговаривая рабочих одуматься. От него даже не отмахивались — его просто-напросто никто не видел в упор.

— Сомов! — срывающимся голосом кричал Милютенков, дергая Ваську за рукав. — Сомов, ты соображаешь, что делаешь! Мы тебя на комсомольское собрание вызовем… мы же тебя… мы тебя из комсомола исключим! Вот тогда попрыгаешь у меня!

— А пошел ты! — рявкнул Сомов, и Милютенков, отпрыгнув в сторону, удалился с неожиданно удовлетворенным выражением лица — как видно, он был рад, что хоть кто-то его заметил и ему ответил. Кроме того, теперь-то комсомольский секретарь мог считать, что выполнил свой долг. Он притулился у забора за проходной и так, издалека, стал наблюдать за происходящим.