Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Теперь можно и поговорить. На днях подумал: чем наших мнительных попов звать да крикливых дворян со всем нынешним сбродом, приглашу-ка верных друзей-товарищей, поговорю с ними по душам. А то, как наше дело спасать — так вы, как орать да компанейский хлеб требовать — так сотня глоток.

«Бу-бу-бу!» — донеслись удары с берега бухты.

— Что это? — спросил кто-то.

— Господин Талин готовит к походу «Северный Орел»! — усмехнулся в усы Баранов. — Прошлый год отказался сопровождать партию — новые земли искал возле устья Медной реки и в Кенайской губе. Я предписывал ему идти на юг от Ситхи до европейских владений, к крепости, которую, говорят, гишпанцы продали англичанам. А он, как понимаю, туда не пошел, судовой журнал мне не представил и туманно рассуждал об аглицком присутствии в гишпанских владениях. Этот год, вопреки предписанию, собирается искать земли к северу от Прибыловых островов…

— Неужели отдашь ему пакетбот? — удивленно спросил Медведников.

— А что делать, Васенька? — развел руками правитель. — У него и у господ лейтенантов в контракте написано: «Делать промеры глубин, составлять карты побережья, искать новые острова и земли». Талин один раз удачно сгонял транспорт в Охотск и возгордился… Наше счастье, что лейтенанты Сукин и Машин кораблей не требуют. Зиму были в ссоре меж собой, хоть в одной комнате жили. Теперь помирились, но перессорились с Талиным. Бурду из кореньев поставили. Вчера присылали Куськина ружейный ствол просить. Раку гнать собираются… Их счастье, что не я им жалование плачу — Компания. Эхэх! На Сукина я надеялся — потомок одного из первых сибирских воевод…

— Для кого крепость строили? — хмуро заворчали братья Котельниковы, Савва и Ларион: — Думали, по-русски заживем, чинно и по старине…

— Как их блядородия появились, мы в своей крепости — будто в гостях, — пророкотал Медведников.

— Не жалейте о том, детушки, — сверкнул глазами Баранов. — Крепость десяти лет не простояла, уже прогнила, — улыбнулся, обводя дружков хитроумным взглядом. — Пусть им остается, мы новую построим…

На общем сходе от таких слов был бы рев. Здесь друзья правителя хмуро молчали, ожидая, что еще он скажет.

— Ни о чем не жалейте, детушки! — Баранов наклонился, вытащил из-под ящика четверть и налил до краев круговую чашу. — Много холуев, крикунов и бездельников выявилось за эти годы. Господа дворяне давно бы с голоду сдохли, в своем дерьме сгнили, кабы не они…

— На Ситхе строить хочешь? — хмуро спросил тощий Острогин.

— Там, детушки! Там должно быть нашей столице. Республиканцы из Северных Американских Штатов, англичане, гишпанцы — все мечтают закрепиться на Ситхе, да сил и духа не хватает. Там каждый год бывает полтора-два десятка торговых кораблей. Если укрепимся — вся торговля будет наша…

— Я тебе прямо скажу, Андреич, — поднялся Федор Рысев, вояжный с девяностого года. — Надоело топором махать. Но было бы ради чего, потерпел бы. А то ведь, не успеем построить — понаедут всякие ряженые, шепелявые, на наших трудах станут свой закон править.

Сотня глаз смотрела на правителя с одним вопросом. Почувствовав вдохновение, он поднял братину, отпил глоток и пустил ее по кругу. А когда вернулась она с остатками зелья, встал — седой, поджарый, мускулистый — лицом стар, осанкой молод.

— Многие из вас пришли сюда вместе со мной почти десять лет назад!

Помню разбитый галиот, голодную зимовку на Уналашке. На верную гибель шли! Но выжили, потому что была вера… Вспоминаю теперь — счастливое было время! Потом Павловскую крепость построили, монахов встретили, зажили богаче, грамотные штурмана стали приводить транспорт в разное время. Только вера пропадает, и духа былого нет: работаю, воюю, все будто во сне. А попал на Ситху — запела душа. Там наше место! — Глаза правителя сверкали. — Поставим острожек, чужих не возьмем. Теперь знаем, на кого положиться. И заживем на восточном рубеже империи: мы и Государь, а над нами — Господь… Все!

— Дворян, прихлебаев и чиновных — взашей! — прорычал из угла Васька Труднов. — Лучше алеутов и кадьяков возьмем.

— А, была — не была! Всех денег не заработать! — Тяжелым кулаком ударил по бочке Василий Медведников. — Возьмусь строить, но в последний раз…

Наливай! — …Труднов… Что нос красный? Не перепил ли?

— Он у меня всегда красный, таким уродился!

— Эх, легко с вами! — Радовался Баранов. — Разве на сходе так потолкуешь?

Попы одно талдычут, чиновные другое, поселенцам их каторжную правду подавай… Берись за строительство, Васенька. Человек двадцать определю тебе на компанейское жалование. Грузи, что надо, на «Катерину». Потаж пойдет с тобой штурманом.

— Вот те, бабка, Юрьев день! — проворчал Наквасин, насмешливо водя рыбьими глазами. — Один немец уже есть.

— Наш он! — загалдели стрелки. — Потаж ни с кем из чиновных и дворян не водится. Работящий, безотказный!

— Ты, Прохор, просился на Ситху промышлять, — обернулся Баранов к Наквасину. — Иди передовщиком! Малахов, прости нас грешных, тебе год-другой придется побыть в Кенайской губе. Как всех замиришь — отдадим промыслы тем, кто на Кадьяке останется. Ивану Кускову и Григорию Коновалову в Чугачах на Нучеке быть. Их промыслы к югу до Якутата.

— «Финикс» будем ждать или опять без припаса пойдем?

— Шильц рано транспорт не приводил. Это господа офицеры вас разбаловали. Как придет — харч отправим. А пока на юколе и бобрах потерпите.

Вам не впервой!

Седой Василий Малахов с недовольным видом проворчал:

— В Кенайской и сейчас мир. Все крещены трудами праведных Ювеналия с Макарием, клянутся в верности Русскому царю…

— Отчего же грозят попов перерезать?

Малахов смущенно пожал широкими плечами:

— Батюшки их местные нравы плохо знали: для них, что кадьяки, что кенайцы, — все одно. С венчанием напутали, рабов с тойонами уравняли. Сами погибли и народ в распри втянули, прости, Господи, — перекрестился передовщик.

Заканчивался контракт: Сысою с Василием после летних промыслов можно было возвращаться домой и Филипп все чаще заводил жалостливые разговоры о том, что останется один, сажал на колени Петруху, шершавой ладонью гладил по светлой головке, спрашивал: как тот будет жить без него, без деда?

— А мы тебя с собой возьмем! — говорил малец, и Сысой поддакивал.

— Конечно, возьмем, не бросим.

Сапожников вздыхал, качая головой, печалился пуще прежнего:

— Кому нужен, старый нахлебник, в чужой семье?

Васильев, с отросшей мужицкой бородой, тоже кручинился, с беспокойством выспрашивая дружка не собирается ли увольняться со службы?

— Тебе чего?! Жена тамошняя, работящая. А как я с бергалкой явлюсь? Она же все делает не так, как наши, слободские и посадские. Или те ее со свету сживут, или она на них войной пойдет… Прошлый год, без нас, Филиппа пугала. Говорит, спать ложился — бороду платком обвязывал, боялся — осмолит.