Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Ничего, милая! — прошептал он. — Жива, и слава Богу! Остальное приладится.

Через день у Елового острова показалась бригантина, возвращавшаяся в Павловскую бухту. Сысой бросал дела, схватил парку и убежал в крепость через гору. Добрался он туда, потный и усталый. На причале уже служили молебен, шла разгрузка знакомого судна с новым названием «Бостон». Толпа встречавших не расходилась, русские служащие, кадьякские и алеутские партовщики толкались у борта. Сысой протиснулся вперед. В это время по трапу сводили на причал странного человека в заморском сюртуке и шляпе.

Правая рука его висела плетью, правая нога волочилась, отчего ему трудно было ступать вниз. Калеке протягивали руки, предлагали снести, но он верещал тонким голоском и сердито размахивал палкой.

Наконец, убогий спустился на причал. Сысой взглянул ему в лицо, правая его половина была мертва, с левой — равнодушно смотрел глаз стрелка Баламутова, пропавшего, по слухам, на призраке «Финикса» еще в позапрошлом году. Васька Труднов подскочил к дружку, стал тискать его, радуясь встрече. Баламутов отчужденно вырывался и попискивал чужим, тоненьким голоском:

— Не надо! Не надо! Не надо!

Васька отстранился, глянул в живой глаз дружка, и мурашки побежали по его спине: в том глазу уже не было ни стрелка Баламутова, никого другого, кроме равнодушного мрака. Труднов смущенно отступил. Другие тормошили чудом спасшегося.

— На «Финиксе» был? — спрашивали.

— Был! Был! Был! — озирался калека.

— Владыка жив ли?

— То жив — то не жив, то жив — то не жив! — балаболил бывший стрелок, наводя суеверный ужас на толпу.

— Шильц на борту ли? — подступались другие.

— На борту! На борту! Все на борту!

От калеки отхлынули последние из любопытных, толпа зашумела, требуя передовщика. На палубу поднялся Афанасий Швецов, занятый дележом добычи. Он был в бобровой шапке, шелковой рубахе, в иноземном сюртуке.

Его поседевшая борода лежала на груди сивучьим загривком. Афанасий откланялся толпе и на возмущенные крики стал отвечать, не стесняясь присутствия самого Баламутова.

— Нашли его с двумя пустыми флягами на камнях близ Калифорнийского залива. Такой и был уже. Должно быть, умишко пропил. А как попал туда — не говорит. Бывает, придет в себя, бормочет, покойников считает… Спаси и сохрани! — перекрестился передовщик.

Толпа опять загудела — Афоня ничего не объяснил, только перебаламутил любопытные души, желавшие правды и ясности.

— Ты расскажи, что за жизнь там, в полуденных странах?

— Все расскажу, ничего не скрою. Только после… Жизнь там: у-у-у! — передовщик закатил к небу озабоченные глаза. — Среди зимы тепло как летом.

Травы в рост человека. А еды! Ленивый захочет запоститься — не сможет. Кто рот разевать умеет, не пропадет. Знали, куда править Толстых и Трапезников, царствие им небесное…

По казармам партовщикам Швецова не давали напиться, все выспрашивали о чудных землях, об островах, где, по слухам, скрываются беглые промышленные. Те рассказывали, что после падения Ситхи испанцы и англичане бросили свои крепости до самой Калифорнии. Говорили, что там, в теплых странах, туземцы мирные и добродушные, как дети. О партии Тараканова известий не было.

Сколько ни ждал Сысой, поговорить со Швецовым не удалось, он был занят делами и отчетами. Баранову тоже был занят: отправлял партии на промыслы, на «Елисавету» погрузил мехов больше чем на миллион рублей и спешил выпроводить с ней кучерявых дебоширов Хвостова и Давыдова.

После всего услышанного и увиденного Сысой вернулся домой в задумчивости, за семейным ужином рассказал обо всем. Удивлялись домочадцы, додумывая непонятное, выискивая знаки своих судеб в странном возвращении Баламутова. Рассказы о полуденных странах, островах и Калифорнии потрясали. Завороженный услышанным, Филипп уже не ругал загубленную на островах молодость, волнуясь, спрашивал себя и бывших рядом:

— Вдруг не в ту сторону шли? — и начинал считать, загибая пальцы: — Трапезников с Андрияном Толстых до шестидесяти пяти дней правили курс на юго-восток. По тем временам галиоты больше полусотни миль в сутки не ходили. Сколько это будет?

Все умеющие считать с азартом начинали складывать, множить на пальцах и по черточкам, сошлись на том, что суда уходили не дальше чем на две тысячи миль от Камчатки, а до Калифорнии, по слухам, восемь.

— Знать, не судьба! — с облегчением крестился Филипп. — Куда смогли, туда пришли! Эти дальше уйдут! — кивал на Петруху и новорожденного младенца Ульяны.

Она уже оправилась от пережитого, смотрела на ребенка ласково и даже находила в нем сходство с мужем. Думала про себя: «Мало ли колошек перебрюхатили служащие Компании?! Мне выпала расплата». Но если заговаривала о том с мужем, Василий опускал глаза и каменел лицом, обижая жену упорным молчанием. Однажды сказал Сысою:

— Отвоюем Ситху и возвращайся подальше от греха. Два контракта отбыл, одной выслуги с тысячу рублей… А мне путь назад уже отрезан!

— Куда же я со своими через всю Сибирь? — завздыхал Сысой. — И Фекла тяжелеет. — Помолчав, спросил вдруг, желая развеселить друга: — Змеиную голову носишь ли?

Василий даже не улыбнулся воспоминаниям детства.

— Прошлый год утерял вместе с крестом. Оттого и беды!

Переменился Васька, уже не копил денег на возвращение, не скупясь тратил жалованье, жертвовал церкви.

В первые дни апреля, при неспокойном, капризном море, под началом передовщиков Демьяненкова и Кондакова к Якутату ушли триста алеутских байдарок. Партию прикрывали галиоты «Александр» и «Екатерина». С Кадьяка в Охотск на «Елисавете» был отправлен транспорт. Выход других объединенных партий к дальним промыслам откладывался и откладывался: или суда были не готовы к плаванью, или не хватало припаса. Только к лету, залатав прорехи, Баранов послал гонцов во все стороны Кадьякского архипелага, объявив сбор на двенадцатое июня, день Всех Святых в земле Российской просиявших.

— Дождались наконец-то! — криво усмехнулся Васильев, встречая байдару с посыльными в устье Сапожниковской реки. В глазах его мерцал лед.

Сидя за столом, посыльные рассказали последние новости. В Павловскую бухту опять заходил «Юникорн», привез подобранную на каком-то острове партию Тараканова — двадцать пять отощавших алеутов и передовщика, за спасение их Барабер забрал мехов на десять тысяч пиастров и ушел в Кантон.

— Бесовское отродье, — ворчали промышленные. — Как компанейское жалование требует с нас плату. То ли был в сговоре с бостонцем, бросившим партию, то ли по совести спас партовщиков!?

Страхи домочадцев перед войной и дальним вояжем перегорели от долгого ожидания. Чему быть — того не миновать! Говорили за столом много и бестолково. Филипп вспоминал молодость, не давая другим рта раскрыть.