Олег Слободчиков - Заморская Русь

На Петропавловском рейде некоторые офицеры «Надежды», обдумав, чем может кончиться для них оскорбление близкой к государю особы, явились к Резанову вместе с Крузенштерном и принесли извинения. Расстались они сухо и, к счастью для моряков, навсегда. Командор мог сурово наказать их, но превозмог личные оскорбления ради продолжения экспедиции.

Недавно спущенный на воду компанейский бриг резво рассекал волны, уносясь на запад в виду островов Алеутского архипелага. Лейтенант Хвостов и мичман Давыдов, зимовавшие на Кадьяке, со знанием дела рассказывали камергеру, иеромонаху и ученому немцу, следовавшему с ними, о нравах кадьяков и алеутов, о беспробудном пьянстве полудиких промышленных, о воровстве казенного добра приказчиками и правителем. Хвостов вникал во все заботы компанейского ревизора, на правах первого друга и помощника рылся в грузах и корреспонденции.

На Уналашке бриг и высоких гостей с почтением встретил акционер Компании и управляющий Уналашкинским отделом Емельян Григорьевич Ларионов, двоюродный брат убитого в Якутате Степана Федоровича Ларионова. В его погребе, в недобрый час, маялся муками похмелья и совести известный передовщик Демид Ильич Куликалов. Под пьяную руку он до полусмерти избил сожительницу-индеанку.

Наспех проверив счета и меха в казеннике, Резанов велел собрать всех алеутов селения «Доброе Согласие» и ближайших к нему жил. Девять лет назад крещенные пропавшим монахом Макарием, они жили в том же состоянии, что и их деды. Прошло время случайных наездов вольных казацких артелей: на островах утвердился закон, алеуты смирились с постоянным присутствием русских передовщиков, и даже находили в этом преимущества, которых были лишены их воинственные предки.

Алеуты пришли к конторе и с равнодушным видом сели на корточки, думая, что к ним прибыл русский царь. В камергерской шляпе, в шитом золотом мундире на крыльцо компанейской конторы вышел Резанов и спросил через толмача, довольны ли собравшиеся своим управляющим. Алеуты дружно и равнодушно ответили, что довольны.

— Заслуживает ли господин Ларионов награды за безупречную службу?

Алеуты ответили, что заслуживает, и Резанов повесил на грудь Емельяна Григорьевича золотую медаль, а толмача Попкова наградил серебряной. Затем велел привести Куликалова.

В трезвости передовщик Куликалов был милейшим человеком. Если кого и обижал по пьяному делу, то после очень стыдился и всеми силами старался загладить дурной поступок. А выпивать ему удавалось не часто. Если бы у алеутов спросил кто-нибудь из своих людей, плохой или хороший это человек, они бы посмеялись или стали передразнивать Куликалова, подражая его походке, речи, что у большинства из них получалось очень искусно. Сами они не выносили побоев, никогда не били жен и детей. Но Куликалов — «косяк», дела его семьи — его «косяцкое» дело.

— Плохой ли это человек? — спросил Резанов.

Алеуты дружно и безучастно ответили ему:

— Плохой!

— Заслуживает ли он наказания?

— Заслуживает!

Сомнение закралось в душу компанейского ревизора: а не ответили бы они так же, спроси он алеутов — плохой ли человек Ларионов? Но Куликалов избил женщину и Резанов велел на глазах собравшихся заковать старовояжного передовщика в железо, отправить с первым судном в Охотск на дознание.

— Запомните, — обратился с пылкой речью к населению Уналашки, — для русского царя все его подданные равны…

Поплясав, угостившись и разобрав подарки, алеуты разбрелись по жилам и факториям. Два тойона зашли в землянку к живому еще Николаю Чупрову, участнику первого вояжа к Алеутским островам под началом Михайлы Неводчикова. Алеуты давно считали старика Чупрова своим человеком. И отцы их, и сами они помнили, что Чупров всегда жил на Уналашке и многим был родственником. Они расселись возле жировика, стали бойко говорить о главном тойоне русского царя, который совсем не похож на «косяка» и одет во все блестящее, как женщина. Наверное, он — жена царя?

Один из тойонов оттопырил мизинцы, втянул короткую шею, закатил глаза и пролепетал тоненьким голоском:

— У-тя-тя! Мя-мя-тя! — подражая интонациям и благородным манерам камергера.

— У меня теперь один царь — Ларионов, — прошамкал полуживой от старости промышленный. — Да Господь Бог над нами.

Такой ответ не устроил алеутов. Они посидели еще и сказали:

— Похоже, русский царь алеутов любит больше, чем косяков?!

— Косяков никто не любит! — согласился старик, забывавший порой, кто он, иногда думавший на алеутском языке. Гости посидели еще, вспоминая сородичей, ездивших с купцом Киселевым в главный косяцкий город. Они вернулись оттуда с дорогими подарками и хандрой в груди.

— Если русский царь так любит алеутов, отчего никто из них не стал главным тойоном всех косяков? — спросили старика Чупрова.

— Наверное, оттого, что явились к царю сразу пятеро — надо было одному! — ответил старик, кашляя и хрипя.

Гости оставили ему часть подарков и ушли по своим бараборам.

Возле Кадьяка погода испортилась и сделался недолгий шторм. Ветер выломал у брига бушприт. Офицеры поносили охотских плотников и судостроителей, оказалось, что наклонная мачта, вделана в корпус всего на три фута. Машин, Хвостов и Давыдов, проявив высокую изобретательность и морскую выучку, сумели без кливеров провести бриг в Павловскую бухту. Над опустевшей крепостью трепетал трехцветный флаг Компании, на причале их встретил титулярный советник Баннер, временный управляющий Кадьяком, присланный сменить Баранова на должности главного правителя.

Резанов пересчитал меха в казенниках, проверил бумаги, оставленные Барановым титулярному советнику. Из наставлений правителя, со слов Баннера он понял, что монахи часто досаждают компанейскому правлению и велел привести их. Иеромонах Гедеон проинспектировал училище, которым начальствовал иеродьякон Нектарий, остался доволен знаниями учеников, но был раздосадован тем, что служба в храме велась только на русском языке, достойных переводов Евангелий на кадьякское наречие не было.

Глядя на четырех монахов миссии в залатанных рясах и разваливающихся сапогах, Резанов негодовал, топал ногами, называл их невеждами, ставил в пример иезуитов, которые дают диким свет знаний, а не лезут от безделья в коммерческие дела Компании, грозил выслать их в Россию и ходатайствовать перед Святейшим Синодом, чтобы всех четверых расстригли.

Монахи вытирали слезы, не позволяя себе гнева и обиды, во всем винились, говорили, что их подстрекают ко греху штурмана и приказчики.

Иеромонах Гедеон удивлялся столь раздраженному состоянию камергера, которого знал как человека воспитанного и сдержанного. Резанов же распалялся, вымещая на миссионерах все снесенные им оскорбления. Гедеон, уличив миг, осторожно заметил, что миссия была принята сюда по Высочайшему указу на иждивение Компании, но служит одиннадцатый годик без всякого жалования.