Олег Слободчиков - Заморская Русь

Беньовский стал смеяться, называть нас свиньями и похваляться, как ловко всех обманул. Говорил, какие есть на свете земли, мы их прошли и надо устраиваться на том, что есть. Наши беглые бояре, да те, что кровь большерецкого коменданта пролили, сын поповский, еще кое-кто из промышленных ушли с ним, а остальные, природные русские люди и крещеные камчадалы, затянули кушаки, да побрели пешком в западные пределы России через Европу. Что там? Ближе, чем от Якутска до Охотска.

И насмотрелись мы на латинянскую жизнь, ляхом хваленую. У нас не сладко, там еще горше: идем и говорим меж собой: лучше уж на российской каторге дожить. Вернулись, казни себе просим, пострадать готовы, но нас простили и сослали именным указом в Охотск, дальше все равно некуда. Я уже в Охотском порту служил, а Герасим только через год вернулся из Иркутска после учиненного дознания. Рассказал я ему о своих скитаниях и решили мы, что лях врал, будто все земли пройдены. Тогда еще никто не доходил до мест, где были Чириков с Берингом. Что за теми горами, которые они видели — никто не знал.

В 1776-м году дали нам с Герасимом галиот «Святой Павел» от компании именитого якутского купца Лебедева-Ласточкина, курского Шелихова и камчатского Луки Алина, партию промышленных с передовщиком Иваном Луканиным и наказ — идти встреч солнца, сколько хватит сил. И дошли мы до тех гор. Глядим, глазам не верим, вот оно чудо: льды в море сползают, хребты небо подпирают, будто здесь белый свет кончается.

Зимовали, зверя промышляли, бухты описывали, глубины измеряли, карты составляли. Еще одну зиму прожили и встретили в Кенайском заливе фрегаты под аглицким флагом. Их команды на нас пялятся, как на чудо, мы — на них: откуда кто взялся? Но встретились с добром и сговорились: мы им показали удобные бухты, командор Кук дал нам посмотреть свои карты. Кинулись мы с Герасимом глядеть, что за горами? Видим, земля, а после снова море, а за морем опять земля, и весь тот берег мной с ляхом пройден. Меня чуть кондрашка не хватил… С тех самых пор, как ямщик, вожу транспорт тудасюда, а душе тошно. Выпьешь — легче!

Герасим вокруг Африки не ходил, не верит, что нет больше неоткрытых земель. Прибылов ищет Калифорнию к северу от Аляксы. Пусть! Я им душу не травлю, а свою заливаю винцом. — Бочаров долго еще кряхтел, сопел, хлюпал носом и ждал от Германа сочувствия.

— Знание — тяжкий груз, — с пониманием вздохнут инок. — Всезнание только Отцу Небесному по силам. — Да и грех искать царство небесное на земле, на небе оно.

— Правильно говоришь, батюшка, правильно! Только как жить без своего царства-государства, а в государстве без правды. Всякий выкрест на государевой службе тобой помыкает. Свои, бритые да ряженые, в барских чинах — еще хуже… Из Охотска на Кадьяк, с Кадьяка в Охотск. Хоть помирай с тоски. Иногда чую: не выпью — лягу и отдам концы, как коряк.

Инок долго молчал, потом сказал тише прежнего, почти шепотом:

— Знаю благочинного, который видит наперед, кому долго еще грешить, а кому бы молиться, а он тешится, будто век впереди.

— Не мне ли так скоро? — Опасливо насторожился капитан.

— Кому годы как неделя, кому неделя как годы, — пробормотал инок.

— Ну и ладно, спаси Бог за напоминание!

— Не сказывай никому! — с болью в голосе всхлипнул Герман. — Большой грех выдавать Божьи помыслы.

— Не скажу! В этой старой лысой башке много чего, что другим знать не надо. Это я тебе, как на исповеди…

Не долго баловала транспорт тихая погода, уже к ночи засвистел в снастях ветер и разыгрался шторм. Скрипел остов «Финикса», взбиравшегося на клокочущие гребни волн, Бочаров сутками стоял на мостике, из под долгополой алеутской камлеи, шитой из сивучьих кишок, березовым голяком торчала задубевшая от соленой воды борода.

Шторм не усиливался и не затихал пять дней сряду. Команда валилась с ног, многие пассажиры лежали, не вставая с мест. Телесно слабый иеродьякон Нектарий переносил качку легче других, но, попробовав погрызть сухарь, пожаловался, что зубы шатаются. Почувствовав странный привкус во рту, плюнул кровью и с удивлением показал пятно братьям. Среди томских крестьян, царской милостью сосланных на поселение вместо каторги, тоже появились скорбутные — больные цингой. Посыльные приползли к миссионерам: «Что делать?» Те обратились за советом к капитану. Бочаров велел всем жевать припасенные им травы, проветривать внутренние палубы и помещения.

Пассажиры считали дни, не зная, что судно идет в сторону от курса с одной целью — удержаться на плаву. Бочаров по два-три раза в сутки переодевался, хотя мокрая одежда не успевала просохнуть: печей в шторм не топили. В кают-компании раскачивалась лампадка под иконой Михаила Архангела. Златовласый архистратиг с тяжелой челюстью, с блистающим мечом в руке насмешливо взирал поверх голов молившихся, на нечто невидимое ими.

Оставив возле штурвала помощника-креола, лопоухого, верткого и веселого, капитан в очередной раз спустился в кубрик, чтобы переодеться.

Здесь, без признаков жизни лежали, вцепившись в рундуки и мешками переваливаясь с бока на бок, приказчик Бокадоров, староста Чертовицын и управляющий Уналашкинской факторией. Вдруг «Финикс» так резко накренился, что Бочаров, запутавшись в штанах, упал, зарычал, торопливо освобождаясь от одежды. Страшный удар обрушился на борт. Корабль, должно быть, лег мачтами на воду. В следующий миг, оторвав трос, гик ударил по надстройке, а другая волна смела шлюпку и световые люки. Вода обрушилась на людей. Капитана, в одном сапоге и одной штанине, ударило о переборку.

Васька Васильев первым увидел само по себе вращавшееся штурвальное колесо. Цепляясь за рангоут, подбежал, схватился за него, закричал. Волна снова ударила в борт и окатила его с ног до головы. В следующий миг рядом оказался Сысой. Вдвоем они стали вращать штурвал на правый борт, подставленный волне.

— Что делать? — закричал Сысой не своим голосом, оглядываясь, нет ли поблизости кого из команды.

Бочаров, в кубрике, отплевываясь горькой морской водой, наконец сбросил с ног путы, полуголым кинулся к выходу, но дверь заклинило. За его спиной истошно вопил Бакадоров. Каюту заливало водой. Обломки светового люка бились о переборки. Бочаров пинками выбил дверь, но следующий удар волны бросил на него месиво из воды и обломков, оторвал от поручней.

— Господи, помилуй! — успел пробормотать он и мысленно добавил: — «Не выжить им без меня!» И встал перед его глазами образ инока Германа, намекавшего на какие-то испытания. Бочаров не почувствовал боли — только вкус крови на губах, а по крену понял, что на штурвале кто-то стоит.

— Право на борт! — закричал во всю силу. — Круче к ветру выводи!