Олег Слободчиков - Заморская Русь

Тоболяки услышали загробный голос из трюма. Цепляясь посиневшими пальцами за штурвал, скользя по мокрой палубе, стали исполнять команду.

В пролом светового люка свесились бороды двух матросов, они спустили вниз мокрый парус. Чертовицын, как кот, сиганул наверх, приказчик Бакадоров, сдирая ногти о мокрую парусину, стал карабкаться, его схватили за руку, выволокли, но парус, при очередном крене, соскользнул вниз, облепив капитана. Пока он барахтался под ним и обломками люка, волна ударила с левого борта.

— Лево на борт! — закричал Бочаров, выбравшись из месива. И «Финикс» послушно выровнял курс. — Так держать!

Матросам, наконец, удалось схватить его и выволочь на палубу. В одном прилипшем к телу белье, с окровавленной бородой, старый капитан оттолкнул тоболяков от штурвала:

— Закрепите гик, пока не разнесло надстройку!

Корабль выровнялся на курсе и стал, как прежде, всего лишь нырять носом в буруны, что после недавних бортовых кренов казалось пустяком. Все, кто мог, поднялись на откачку воды. Миссионеры, заткнув полы ряс за опояски, передавали друг другу ведра. А когда отчерпали ее, разгребли обломки люка — нашли тело уналашкинского приказчика с небольшой раной на виске. Матросы искали штурманского ученика, капитанского помощника-креола, но так и не нашли его. Ювеналий пробрался к полуголому капитану, смущенно кашлянув, протянул сухую парку.

— Подержи-ка, батюшка! — Передал ему штурвал Бочаров. Скинул мокрую рубаху, натянул парку на голое тело. Босые ноги со старчески вздутыми венами приплясывали на холодной палубе. Ювеналий, упершись спиной в фальшборт, снял с себя сапоги:

— Надень, — протянул Бочарову. — Тебе нужней! — И босиком зашлепал к разбитым световым люкам, которые наспех накрывали парусиной. С тех пор морская болезнь оставила иеромонаха: промокший и продрогший он сутками работал на верхней палубе наравне с матросами, не пренебрегая ни трудными, ни грязными делами.

Другие монахи беспрестанно молились, поддерживая дух команды и пассажиров. Они отпели смытого за борт штурманского ученика и погибшего приказчика. Тело завернули в запасной парус и положили на юте, решив предать земле по русскому обряду. Что произошло, заставив покойного креола подставить судно бортом к волне, было известно одному Богу. Может быть, об этом что-то знал инок Герман, но он молчал, взяв на себя самую трудную при шторме работу: чуть позволяла волна — разводил огонь и готовил горячую пищу, которая лучше лекарств помогала от цинги.

На второй неделе шторм стал стихать. Капитан поставил вахту из матросов под надзором Ювеналия и ушел отсыпаться. Через десять-двенадцать часов он поднимался, ел, сверял курс, давал наставления и снова ложился. Иногда долго водил подзорной трубой, вглядываясь вдаль, ворчал, что не видит галиот. За бортом показались всплывшие ремни морской капусты, потом — дерево с сучками, появились морские птицы, а вскоре кулик сел на борт, повертел по сторонам любопытным длинным носом и снова встал на крыло. Пришел хмурый день, и из клочьев разметанного по воде тумана явилась черная гора.

Бочаров, приглядевшись к очертаниям берега, понял, в каком месте находится корабль и повеселел. Скинув шапки, все стали креститься и кланяться неприветливой земле. Миссия начала благодарственный молебен. В каюткомпании у иконы златокудрого архистратига не гасла лампада.

Уже глубоко запали глаза покойного уналашкинского приказчика, стывшего на юте. Оттуда потягивало тленом. Ночная вахта опасливо оглядывалась на кокон. Матросы поговаривали, что ночами на палубе является призрак, кланяется живым и знаками просит не бросать тела за борт.

И вот, «Финикс» вошел в бухту, окруженную скалами. Это был остров Атту — первый на западе Алеутской гряды. Шлюпка с монахами и с телом погибшего ушла к берегу. Бочаров указал место, где когда-то было зимовье первых русских промышленных, высадившихся с шитика «Святая Евдокия».

Неподалеку истлевали кости русских людей, первыми легших в эту неприветливую каменистую землю. Архимандрит с братией выкопали могилу, похоронили уналашкинского приказчика, не добравшегося до места службы, отпели всех православных людей, закончивших свой земной путь на этом острове и поставили крест из плавника. Впервые здесь служили молебен лица духовные по канону церковному.

— Жили люди, не нам чета! — вздыхал капитан, вернувшись на корабль. И, строжась лицом, спросил тоболяков: — Про Михайлу Неводчикова слыхали?

— Как не слыхать? — отвечали те. — Он наш, тобольский!

— Ну, тогда ладно! — Подобрел, разглаживая бороду. — А то, думаю, если таких людей не помнят, ложись и помирай по камчадальскому обычаю.

«Финикс» снова пошел на северо-восток вдоль гряды островов. Но вскоре пал такой плотный туман, что с кормы не стало видно бака. Пришлось спустить паруса и лечь в дрейф. Заунывно звенела рында — корабельный медный колокол. Сысой глядел на песочные часы и по отметкам дергал за рындабулю.

— Здесь всегда так! — с недовольным видом ворчал капитан. — Монахи велят поминать покойных кутьей и квасом. Не дали выпить за помин — и случился туман… В здешних местах пока четверть не опорожнишь — доброго пути не будет. Не нами заведено. И Михайлы Неводчикова душа где-то здесь витает. Он первым увидел эти острова со «Святого Петра», когда служил у Беринга. На другой год к ним подошел «Святой Павел», но чириковские матросы не смогли высадиться. Михайла был первым.

Про него фартовые и торговые мало говорят: богатства не нажил, знай служил, в море ходил, карты составлял. Но те карты до сих пор почитаются за точнейшие, потому что был у Михайлы талант. — Бочаров в долгополой камлее из сивучьих кишок присел на бухту троса. Из-под башлыка, шитого за одно с плащом, торчала только седая борода. — Иному Господь отсыплет дар — не поймешь, милость или крест тяжкий! — вздохнул, сдвигая башлык на темя и морщиня лоб. — В Тобольский город Михайла пришел из Великого Устюга.

Там с малолетства был отдан в ученики чеканщику-серебрянщику. Борода не выросла, а он стал таким мастером, что учитель начал завидовать его мастерству. А талант-то покоя не давал. Это я понимаю! — Капитан поежился под камлеей, на которой оседали капли невидимого дождя — буса. — И решил Михайла начать жизнь новую, праведную. Ушел в Сибирь, записался в пашенные, взял государев подъем, получил землю под Тобольском, распахал поля, поставил усадьбу — живи и радуйся! Ан, нет! Талант душу мучит, куда-то зовет.

Рассказывал он, что как раз в то время через Тобольский город шли обозы второй беринговой экспедиции и ему так захотелось отправиться на край света, что не стал искать, кому сдать тягло — бежал следом за обозами без отпускной грамоты, добрался до Охотского острожка, стал там строить корабли. — Это я тоже понимаю, — с усмешкой пошевелил бородой Бочаров. — Сам такой! И оказался он таким нужным корабельным плотником, что, беглый, был принят служить на «Петре», дошел до Аляксы, вернулся в Охотский острог, а в пути обучился у штурманов навигационному искусству. Ну, а как вернулись те, к кому судьба была милостива, да рассказали о пушных богатствах, иркутские купцы засуетились, сложили общий капитал и просили Михайлу Неводчикова быть в их артели мореходом и плотником.