Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Не могли бы вы вдвоем или с надежными друзьями сплавать к кенайцам?

Надо пригласить на Кадьяк тойонов и их родственников для крещения. Ты, Сысой, в вере вырос, обряды знаешь, хотелось бы, чтобы от миссии разговаривал с ними ты.

Сысой понял вдруг, что это не простая просьба, а дело, затевающееся в обход управляющего. Он замялся. Герман понял его смущение, терпеливо пояснил:

— За год мы окрестили не больше сотни креолов, кадьяков и алеутов. Это очень мало. Если и дальше так — присутствие на архипелаге целой миссии — тщетно. Нужно собрать всех, окрестить разом, и тогда конец распрям и войнам.

Что делить между собой православным людям?

Прохор усмехнулся, уж он-то никак не мог согласиться со сказанным.

— Надо Бырыму спросить! — смущенно пролепетал Сысой. — По контракту — без его разрешения никак нельзя.

Инок осекся, опустил голову, вздохнул и шагнул, было, к двери. Сысой схватил его за рукав:

— Погоди, давай я поговорю с управляющим… И Прошка тоже… Он нас послушает. И если скажет — мы хоть на Уналашку…

— Не надо! — холодно обронил Герман.

Перед Покровом, сырым прохладным утром, в Павловскую бухту вошел «Святой Георгий» — пакетбот Константиновской крепости. Баранов с Кусковым вышли на причал в перовых урильих парках. Прохор Егоров, увидев знакомое судно, воткнул топор в колоду, тоже пошел к берегу. Пакетбот ткнулся в стенку, с борта со швартовым концом прыгнул старовояжный стрелок Галактионов. Увидев Прохора, он замахал руками, закричал:

— Прошенька, друг! Взяли мы твоего мучителя. Отведи душеньку, добавь, чтобы девку твою не тискал!

Баранов с Кусковым поднялись на палубу, за ними Прохор. К мачте был привязан управляющий Константиновской крепостью Григорий Коновалов. На ногах — колодки, половина головы обрита, под глазом синяк, в бороде кровь.

Он взглянул на бывшего коломенского стрелка насмешливо и даже с вызовом, будто подстрекал: ну, добавь и ты!

— Не стесняйся, Прошенька! — Вертелся Галактионов и стрекотал, как сорока.

Прохор присел напротив Коновалова, раскурил трубку, сунул чубук ему в запекшиеся губы. Тот жадно затянулся.

— Как это они тебя скрутили? — спросил без злорадства. — Ты же их силой удерживал.

— А по глупости! — равнодушно ответил Григорий. — Окружил себя холуями да суками, вроде этого, — указал глазами на Галактионова, — они и предали… Ты бы не предал, знаю. Жаль, не стали друзьями. Из-за Ульки все.

Моя вина. Склонял ее к себе, замуж звал. Не далась. Верная у тебя девка, а чего в тебя, дурака, вцепилась, не пойму.

На палубе появились Васильев с Сысоем.

— Не моя она, Васькина! — Кивнул на дружка Прохор. — Обвенчалась, говорит, счастливо живет с ним.

— Ну и дела?! — криво усмехнулся Коновалов. — Выходит, ни тебе, ни мне…

Ну, Васька!? Хрен в кармане, блоха на аркане, а вот ведь, взял такую красу…

Галактионов, почесываясь, бегал вокруг Баранова, тараторил:

— Решением схода свалили душегуба. Мне приговорили сопровождать сюда, а понадобится — и до Охотска.

По контракту Баранов обязан был принять преступника из любой артели и разобраться, есть ли на нем вина.

— Что с тобой делать, Григорий? — спросил Коновалова, присаживаясь перед ним на корточки. — Я тебе не враг, но против воли артели пойти не могу.

— Делай свое дело, — прохрипел бывший управляющий. — Отправь в Охотск. Только руки развяжи. Бежать — вину признать. А на мне один грех — не давал власти Петьке Коломину.

— Да куда бежать-то? — Виновато улыбнулся Баранов и кивнул Прохору: — Развяжи!

— Вона как, вины на нем нет?! — закричал суетливый Галактионов. — Туземных грабил, в рабство брал?! У кенайского тойона Российский герб отобрал, топтал его ногами и называл игрушкой. У новокрещенного алеута Михайла Чернышова твой Третьяков отобрал копье и девку. Твой Лосев у Петьки Коломина работного отобрал, тесак в землю воткнул, ружье на него наставил и дружкам приказал стрелять. Петька-то ему: да у тебя же руки в крови! А он — не твое дело, прежде четверых застрелили и тебя прикончим…

Андрей Храмов — тому свидетель, — яростно драл горло тощий и оборванный Галактионов.

— Тьфу! — только и ответил Григорий. — До чего зловредный человечишко.

Думаешь, ты меня сопровождаешь? Это я тебя, смутьяна, в Охотск повезу и там в кандалы закую.

— Давно пора! — проворчал Прохор. — И еще Иванова Алексашку.

Галактионов задергался, запрыгал потревоженной птицей:

— Я тебя бил, Прошенька, или он? — ткнул скрюченным пальцем в Коновалова. — Спасибо бы мне сказал, в ноженьки поклонился, а ты…

Бесстыжая твоя морда!

— Ну и жук! — рассмеялся Прохор, освобождая руки и ноги Григория.

— Вот что, Гришенька, — решительно объявил Баранов. — Не возьмусь я тебя судить — все равно духовные встрянут. Пусть они и ведут сыск. Передам тебя старому Иоасафу. Он грамотней, как скажет, так и будет. Согласен?

— На все воля Божья, — тряхнул наполовину обритой головой Григорий, натягивая чью-то старую шапку.

Архимандрит не стал отнекиваться саном, выслушал Коновалова и Галактионова, потом вызванных с Нучека Коломина и Баклушина.

— Поступки Коновалова если и были нехороши, то не с промышленными, а с Коломиным, а тот сам того стоит, — сказал после следствия Баранову. — Отправьте обоих в Охотск, пусть комендант разберется.

Выслать сразу двух передовщиков, оставив артель без власти, Баранов не решился и наказал только Коновалову с Галактионовым плыть с ближайшим транспортом. Те согласились, что это справедливо.

Хмурилось небо, гоняя тяжелые тучи то в одну, то в другую сторону, не разрешаясь осенними дождями. Из Карлука пришла дурная весть: там поймали в клепцы белую лисицу. Сыто жила Павловская крепость, но близилась надвигавшаяся буря. Бочаров, напившись, обвинял Баранова в воровстве, и даже среди крещеных алеутов поносил его. А тот терпел, поскольку штурман на глаза ему не попадался и со дня на день должен был вести «Финикс» на Камчатку.

Из дальних жил на зимние промыслы прибыли кадьякские тойоны и их партовщики. Они отправились сначала в церковь, а не к управляющему, как было прежде. Там, у миссии, тойоны оставались весь день, а утром, едва открыли ворота, бросились к байдарам. Двоих караульные схватили, остальные уплыли.

Не успели этих беглецов доставить к Баранову, к нему явился братский келарь, долговязый Афанасий, и сообщил, что это миссия наказала тойонам вернуться и привезти ко крещению всех желающих.

— Что же вы, преподобные, со мной не посоветовались? — Котовые усы управляющего поползли вверх. — Они же обязались идти на промыслы, взяли в долг продукт и товар, кроме того, задолжали не только приказчикам, но и промышленным.

— Бог велит долги прощать! — смиренно ответил келарь. — Весь год то промыслы, то голод. Лучшего времени, чтобы собрать всех и окрестить — не будет.