Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Соседушки, похоже, еще не собрались на промыслы?! — рассмеялся Прохор, узнавая среди рыбаков знакомые лица.

Никто не кинулся навстречу гостям. Третьяков помахал шапкой, обнажив блестящую лысину, Храмов крикнул Прохору:

— Неуж-то богатые барановские артельщики без штофа? — Но, увидев в байдаре духовных, смутился.

Передовщик Коломин поправлялся после ранения, но был еще слаб.

Партия под началом иркутян Ивановых промышляла речных бобров, которых, говорили, здесь много. Некоторые охотились на боровую дичь ради пропитания. Десятка два коломинских стрелков таскали из лесу бревна и строили зимовье — в одном редуте всем лебедевским стрелкам было тесно.

Одни промышленные кланялись монахам, подходили для благословения, другие шапок не ломали. Из лесу с вязанкой дров вышел Терентий Лукин, расцеловался с Прохором. Тот указал на распахнутые ворота.

— Монахов привез! Жило святить будут.

— Ну и ладно, если во имя Отца и Сына… — кивнул старовер. — Хуже не будет. Ты-то сам как крестишься?

— Как ты учил, — краснея, солгал Прохор.

— Вот и хорошо! Пойдем ко мне, и дружка зови.

Следом за хозяином Сысой и Прохор, пригибаясь, перешагнули порог его хижины, наполовину врытой в землю. Она была тесна, изнутри обмазана глиной. На каменке — жестяной котел, под нарами топор, в одном углу восьмиконечный крест в полтора аршина и потемневшая от копоти икона, в другом — связка юколы.

— Отделился, от греха, — прикрывая бороду рукой, Лукин стал раздувать очаг. — Наши-то на дикарках переженились. Иные, живут с двумя сразу и на Ветхий Завет ссылаются. Пусть монахи поучат их, вдруг, что получится. — Терентий перекрестился и усадил гостей на нары. — Напоил бы травяным настоем, да гостевой посуды нет. Погодите, пойду у соседей попрошу.

Лукин вышел, молчавший Сысой, взглянув ему вслед, спросил:

— Скопец, что ли? Нестарый еще, а как-то терпит?

— Мужик! Только брезгливый до дикарок. Наверное, знает заговор от похоти…

— Спроси слова, — взмолился Сысой. — А то хоть плачь — ни пост, ни молитва не помогают. Бабы снятся… И хлеб…

На молебен собрались все лебедевские промышленные, которые были поблизости от укрепления, пошел и Терентий Лукин, даже подпевал монахам, только поклоны клал по-старому, жесткому обряду.

— Мы вас, какие есть, принимаем, — ворчал Ювеналий. — Это вы нас знать не хотите.

После исповеди и причастия монахи, поддерживая друг друга, как воины, уставшие после битвы, едва стояли на ногах. Отпуская всех, Ювеналий пригрозил:

— Уж мы-то останемся среди вас, волей пославшего, блуд и скверну повыведем…

Ожидая транспорт и указы главных пайщиков, всякий промышленный в лебедевской артели жил сам по себе и если бы не каждодневная опасность — давно разбрелись бы они по побережью и растворились среди чужих народов.

Казенный штурман Степан Зайков сожительствовал с молоденькой дочерью кенайского тойона, через нее обзавелся сильной родней из соседнего туземного селения и был уважаем среди диких. Ему шло жалование в Охотске, ни о чем не беспокоясь, он зло посмеивался над былыми распрями коломинских и коноваловских стрелков, ездил по гостям и жил в удовольствиях.

Андрей Храмов в одной лодке с другом-кенайцем приплыл в Кочемакскую бухту, где промышлял Тимофей Тараканов с партией алеутов, выменял у старосты Васильева четверть водки на бобровые шкуры, там же пил ее на пару с индейцем. Пьяный плакал, жалуясь, Васильеву и Тараканову:

— Знаете, что такое, когда пропадет дух? Вчера еще против всего света шли войной, а сегодня, как слепые кутята, караулы наладить не можем…

Кенаец в изрядном подпитии тоже стал жаловаться:

— Жена сына родила, — сказал, хмуря крашеные брови. — Хотел задушить, жалко стало…

— Зачем же дитя невинное жизни лишать? — через Храмова спросил Васильев и перекрестился, помня о жене.

— Лучше ему сразу умереть! — как это принято у индейцев, с многоумным видом ответил кенаец. — А то вырастет — каюром у косяков станет.

Терентий Лкуин с Ювеналием старались избегать друг друга, но будто нечистый подстраивал их встречи. Сойдутся, слово за слово, давай спорить. И всякая встреча кончалась тем, что иеромонах кричал на все побережье:

— Темный ты, а о теософии судить берешься… Как пьяный, в мороке полузнаний блуждаешь. Это хуже, чем незнание…

Лукин плевал под ноги и обличал еретиков. Кенайские слухи о близком русском поселении мирили их. Будь то Ирия Беловодная или потомки казаков, занесенных из России в прошлые века, обряд у них должен быть чище, вера не замутнена понаехавшими иностранцами. Там истина! На этом сходились Лукин и монахи.

Галиот «Три Святителя» под началом крестьянского сына Василия Медведникова прибыл в Якутатский залив, бросил якорь недалеко от берега, встал на рейде. С борта спустили байдару, передовщики и старовояжные стрелки поплыли к крепости. Издали казалось, что ничего здесь не изменилось за прошедшую зиму. Отставной прапорщик Родионов — начальник якутатского гарнизона, в сюртуке с нашивками — вошел по колено в воду, встречая долгожданную партию.

— Когда Баранов прибудет? — спросил вместо приветствия. Глаза его тлели горючей тоской. — Как только явится — сдам гарнизон — и к тебе в партию.

Демидушко, — похлопал по плечу трезвого, а потому тихого и скромного Куликалова. — Возьмешь ли старого?

— Опять с Поломошным не поделились? — передовщик перешагнул за борт байдары, обнял товарища. Вдвоем они подхватили лодку за нос и выволокли на берег, помогая высадиться другим.

— С Поломошным только мух ловить да назем делить, — выругался Родионов. — Вдруг раньше меня увидишь Баранова, скажи, чтобы слал замену.

Сил нет терпеть.

Передовщик Пуртов подмигнул отставному прапорщику, спихнув шапку на затылок:

— Штоф за хорошую весть: на галиоте твоя замена!

— Кто таков? — радостно вскрикнул Родионов.

— Родственник управляющего уналашкинскими промыслами — Ларионов Степан Федорович.

Родионов повеселел:

— Емелька Ларионов числится у Поломошного в первых врагах. Как узнает, что новоприбывший, ему родня — вспомнит меня добрым словом.

Сводная партия, следовавшая на Ситху, остановилась в Хуцновском заливе. За полторы недели пути она добыла тысячу и восемьсот бобров.

Нынешние промыслы сулили удачу и богатство. Даже на беспристрастных лицах алеутов появились огоньки азарта. Кадьяки с кенайцами были возбуждены, галдели, расхаживая от костра к костру, похвалялись добытыми мехами.

Передовщики и старосты: Кочесовы, Острогин, Наквасин — ставили палатку, готовясь к ночлегу. Небо было ясное, закат золотист, море спокойное.

Беды не ждали.

Кадьяки в круглых плетеных шляпах то и дело шастали на полосу отлива, куда прибой выбросил много черных раковин. Хотя на стане было вдоволь бобрового мяса, островитян тянуло на природный харч. Вдруг к братьям Кочесовым прибежал афогнакский тойон с дурной вестью — кадьяки умирают!