Олег Слободчиков - Заморская Русь

Москвитин растерянно улыбался:

— Почем я знал, что он четверть разом выпьет?

А байдара с монахами, распевающими молитвы, уходила все дальше, следом за покатившимся к западу солнцем. В багровом закате взмахи весел казались крыльями чудной птицы, сжигающей себя в пламени. Не в силах больше как-то удерживать миссионеров, Сысой смотрел им вслед с берега и шептал, крестясь:

— Храни вас Бог!

Путаясь в высоких колючих травах, скользя по камням, увязая в низинных болотах, монахи пошли на северо-запад по берегу реки, впадающей в Кенайскую губу. За дневной переход они с трудом преодолевали несколько жалких миль. Терентий Лукин пошел тем же путем, но позже, и вскоре догнал их. По следу понял, кто впереди, а когда увидел измученных монахов, долго стоял, прячась за деревьями и раздумывая, стоит ли встречаться с ними. Но ему стало жалко бедолаг, отправившихся в дальний путь с надеждой на помощь Божью.

Монахи обрадовались староверу, как брату. Вид их был плачевный: ноги стерты в кровь, сапоги разбиты, ремни на заплечных мешках с припасом порвались, поверх обычной одежды накинуты камлайки из сивучьих кишок, груз и парки они несли на плечах. Лукин скривился, разглядывая их обувь.

— Что же вы не позаботились о себе, — усмехнулся. — Два месяца собирались.

— Бог поможет! — Беззаботно взглянул на развалившиеся сапоги Макарий.

— Да не шибко-то ленивым помогает, — проворчал Лукин, сбросил крошни, достал из вьючного мешка моток сивучьих жил, кусок кожи и, пока монахи готовили ужин, починил их сапоги, а утром подогнал заплечные мешки, показал, как их нужно носить. Через день без прежних мук сухими и проходимыми местами все трое пришли в квихпакское селение.

У кенайцев с квихпаками была вражда, потому они не дали монахам провожатых. Не было у них и толмача. Привычный к чужим языкам Лукин полопотал на кенайском наречии, на кадьякском и вскоре нашел с ними общий язык. Монахи надели мантии и были проведены к тойону, который встретил их ласково, угощал мясом и рыбой, для гостей плясали. Многие из квихпакцев, наслышанные о миссии от соседних народов, желали креститься.

Среди них был мужик эскимосского вида, но рыжий и с бородой. Откуда в нем вылезла заморская кровь, ответа Лукин не добился и заспешил идти дальше. Он пошел тропой к верховьям реки, поглядывая на белые вершины, которые не давали сбиться с направления. Квихпаки говорили, что той тропой можно выйти к большому озеру. Терентий прошел через березняк почти российского вида и запаха, и остановился: речка раздваивалась равными по ширине притоками. Между ними лежал большой черный камень.

Лукин долго сидел возле него, осматривая со всех сторон. Потом скинул крошни, развел костерок без дыма, повесил над огнем котел. Напившись отвара иван-чая, поев его корней, печеной рыбы и луковиц сараны, обушком топора отколол от камня кусок, бросил в костер. «Не горит, холера», — пробормотал, затушил костер, взвалил на плечи поклажу, поправил за кушаком двуствольный пистолет, плюнул на ладонь, ударил ребром другой — брызнуло на север. Промышленный взглянул на курящуюся гору и зашагал навстречу своей судьбе.

Разобравшись в местном наречии, монахи всю неделю крестили и проповедовали. Как выяснилось потом, они явились сюда во время очередной размолвки тойона с шаманом, оттого и были приняты с большим почетом.

Шамана, то и дело мешавшего крестить, жители прогнали из селения.

Миссионеры тепло распрощались с квихпаками и пошли дальше на северозапад. Им дали почетных проводников, но те вскоре незаметно исчезли, оставив путников одних. Монахи потеряли тропу и шли берегом речки, то раздвигая руками высокую траву с колючками, то спотыкаясь о камни и валежины. Лес обступал их все плотней, становился выше и гуще.

Утром, не пройдя и часа, они оказались у слияния двух притоков. Им в голову не пришло выбирать направление: как шли, так и продолжили свой путь, ничего не заметив. Развилки же и распутья, как известно, — места нечистые. И побрели они на запад, невольно выбирая предназначенную долю.

Высоко в небе качались верхушки елей, внизу у корней было душно, за спиной кричали потревоженные птицы. Ювеналий смахнул с уха светлую прядь, обернулся к следу.

— Отчего галдеж там? — спросил удивленно. — Будто кто идет за нами.

— Должно быть, квихпаки сопровождают… Тайно, — устало вздохнул Макарий. Редкая борода его взмокла от пота и висела дюжиной сосулек.

На закате путники надергали съедобных кореньев, заправили варево сухарями и долго молились, после полуночи легли спать возле костра на подстилку из веток и сухой травы. Раз и другой поднимал голову Макарий, прислушивался к непонятным звукам: ему чудилось, кто-то ходит вокруг стана.

Им дали переночевать, позавтракать и помолиться перед дорогой. Монахи опять стали пробираться сквозь колючие заросли леса и вскоре наткнулись на едва видимую, явно, людскую тропинку. Если бы они не сбились с нее, не стали опять продираться сквозь чащу, им бы дали идти дальше. Ювеналий, шагая впереди, сначала принял высунувшееся из травы копье за древесный сук и удивился костяному наконечнику на конце. Он обернулся. Его спутник, Макарий, разевал рот, к его горлу было приставлено блестящее лезвие стального ножа. Десяток воинов, вооруженных копьями и старинными, фитильными мушкетами, окружили их, забрали котел и топор, усадили на землю и стали деловито стаскивать с них сапоги.

Ювеналий на квихпакском наречии повторял, чтобы их отвели к тойону, но дикие только смеялись. Немолодой и низкорослый воин нащупал под камлеей наперстный крест, сунул руку монаху за пазуху и радостно вскрикнул.

— Рановато тебе прикладываться к Животворящему Кресту, — проворчал Ювеналий, резко оттолкнув руку туземца. Тот бросился на пленника и, наткнувшись на крутой кулак, распластался на траве. Трое дикарей повисли на руках иеромонаха. Сбитый с ног туземец с озверелыми глазами снова кинулся на него. Ювеналий зарычал, сбросил крутивших руки:

— Мать вашу!.. — Вырвался, как кистенем, направо-налево, отмахнулся наперстным крестом, пробился сквозь копья и ружья, скрылся в лесу. Половина диких стали бить Макария, другие, стреляя, бросились за Ювеналием и вскоре вернулись, уверенные, что убили его, принесли камлею в крови. Шумно повздорив между собой, они погнали босого Макария, тыча его копьем в спину.

После полудня пленного привели в селение на берегу озера с летниками и бревенчатым кажимом — общественной избой. Монаху связали руки и толкнули к стене. Он сел. Вокруг него собралась толпа из любопытных женщин и детей.

Они смеялись, поглядывая на чужака, как на диковинного зверя. Вскоре он им надоел, женщины и подростки стали расходиться, а полдесятка чумазых детишек швыряли в него камни, целя в голову. Побив пленного до крови, убежали и они.