Леонид Рахманов - Люди - народ интересный

С начала двадцатых годов отец стал работать не только для уезда, но и для города. Яне знаю причин, по которым проводилась нивелировка и точный обмер всех пустующих в городе земельных участков. зато хорошо помню сами эти обмеры. Дело происходило зимой, в учебное время, но учились мы в эту зиму все еще мало и плохо, частот уроков совсем не было, и я полностью был в папином распоряжении. Моя обязанность заключалась в том, чтобы крепко держа конец рулетки. идти с ним туда, куда папа меня направит. Папа записывал результаты обмер в записную книжку. она сохранилась, я с интересом сейчас в нее заглянул и увидел набросанные карандашом планчики участков в виде прямоугольников и трапеций, их размеры, проставленные еще в саженях и аршинах (рулетка была старая), прочел фамилии бывших владельцев и их соседей. Наша работа требовала преодоления типично зимних препятствий. Мы бродили по колено, по пояс в снегу. погружались и глубже (тем более я, подросток). проваливались в какие-то ямы, вплоть до помойных. Больше всего мы остерегались заброшенных колодцев.и опять же бог миловал, не провалились.

Мне особенно дороги в этих воспоминаниях два обстоятельства: во-первых, то, что я чем-то помог отцу. а во-вторых дружная, даже дружеская атмосфера этих занятий.. Мой вспыльчивый, требовательный отец во время этих походов был всегда терпелив, добродушен, весел; на помню случая, чтобы он на меня рассердился, даже если я что-то сделал не так или выпустил из озябших рук конец рулетки. Уж не говорю о том, как заботливо заставлял он меня вытряхивать из валенок снег, когда я выберусь из сугроба. а то и протаптывал для меня в глубоком снегу дорожку. Думаю, что ему тоже нравилось своеобразное товарищество на вольном воздухе, на окраине среди снегов и оснеженных деревьев, - природу папа любил самозабвенно. Добавлю, что при моей склонности к хворям я ни азу за эту зиму не простудился. Уверен, что отцовская забота и доброта сыграли в это не последнюю роль.

Забота, терпение, доброта… Во чего не хватало в наших занятиях математикой. Идеальный педагог с чужими людьми, с чужими детьми ( он вел занятия в школе взрослых. на строительных курсах, в дополнительном старшем классе в нашей школе преподавал черчение), отец был никакой педагог с родным сыном). Может быть, в этом был повинен я? Неспособный, ленивый, дурной ученик? Нет, я был довольно способным, во всяком случае, усердным учеником. Более того, алгебру я любил, и со спортивным азартом решал уравнения. выносил множитель за скобки. извлекал квадратный и кубический корень. Но количество задаваемых отцом упражнений мне казались излишним, они докучали мне не трудностями, а числом, объемом работы. И все- таки я выполнял эту работу до конца. Но бывали случаи, когда я слишком надолго задумывался.. Возможно, если бы у меня не отняли время десятки сравнительно простых, но кропотливых примеров, если бы внимание не было ими утомлено, я бы нашел решение трудной задачи и без подсказки.

Вот тут-то и была закавыка. В книжном шкафу, во втором ряду слева. стояли пять или шесть томиков решений алгебраических задач,- они остались у папы от тех времен, когда он экстерном проходил курс математики. Не знаю, часто ли он пользовался этими сборниками: страницы были разрезаны, некоторые томики даже слегка растрепаны( при всей папиной аккуратности) – значит, пользовался, заглядывал в затруднительных случаях. Это вполне объяснимо: папа был самоучка, никто не мог ему помочь, объяснить, посоветовать, а тут он мог на примере одной задачи научиться решать другие. У меня же был опытный руководитель-отец давно одолел эти математические секрет и всегда мог дать мне совет.

Но в том –то и дело, что этот мудрый, терпеливый учитель, когда это касалось других, был нетерпим и нетерпелив со мной. Он невероятно расстроился бы: как, его единственный сын, которому он со страстью передает свои знания. не мог решить уравнение с двумя неизвестными! Сын обязан, не может не решить!

И, боясь, не желая этой неизбежной вспышки, я трепетно доставал из заднего ряда книг том решений алгебраических задач Шапошникова и Вальцева и мельком, в продолжении одной секунды, взглядывал на решение, на первый его прием, на главный принцип- и ставил книгу на место. Затем садился за стол и честно продолжал уже разработку принципа. Через несколько минут дело было завершено. Не часто, но, увы, так бывало.

Обманывал я этим папу? Конечно, обманывал. Но обман спасал нас обоих от нервотрепки. Казалось странным, что папа не вспомнил об этих сборниках решений, не подумал, что я могу ими воспользоваться. Это теперь, анализируя его жизнь и характер, зная, что для него был всегда наслаждением сам процесс приобретения знаний, овладения навыками, я могу себе объяснить это максимальное доверие. И вообще, доверять для него было совершенно естественно. Когда этот рыцарь правды впрямую сталкивался с обманом, с нечестным выполнением долга, это казалось ему вне нормы, каким –то извращением. Например, я был свидетелем, когда вдруг выяснялось, что десятник или подрядчик его обманул или не исполнил того, что обязан был исполнить, а сказал, что исполнил… Папа не только гневался- он страдал.

Впрочем, папины вспышки внутри семьи чаще заканчивались тем, что он сожалел о них, если не прямо, не вслух, то косвенно. Ему хотелось поднять настроение «пострадавших». а заодно и свое, и вот. после бурно проведенных со мной вечерних занятий математикой. после прошедшего в молчании ужина, ( молчание означало борьбу с самим собой ), он вставал, подходил к шкафу и доставали из него томик Чехова. Значит буря прошла, она сменится сейчас лучезарной погодой: отец прочтет сейчас рассказ Чехова !

Неприятие лжи, самой маленькой и невинной. неприязнь к вралям и обманщикам не мешали ему хорошо относиться к мужу маминой двоюродной сестры Сашеньки. Сутулый, кашляющий, но веселый и разговорчивый, Флегонт Васильевич вечно рассказывал разные небылицы. якобы случившиеся с ним или с его близким знакомым. Истории были явно выдуманные. но отец не сердился и не порицал автора- очевидно, считал его выдумки своеобразным художественным творчеством.

Да и не возможно было сердиться на доброго и веселого Флегонта. как у нас его сокращенно звали. Я любил его и за легкий нрав, и за рассказы. и за то. что он был паровозным машинистом, а все, что связано с железной дорогой, меня зачаровывало. Под старость Флегонт Васильевич работал машинистом уже не на паровозе, а на железнодорожной водокачке на станции Свеча, но я его помню на «маневрушках», неустанно сновавших по станционным путям. Бывало, что «маневрушки отправлялись и на соседней станции. и Флегонт Васильевияч не только катал меня на своем паровозе, показывал, объяснял все устройство, но даже позволял нажимать тот или иной рычаг или крутить рукоятку, когда это было можно или нужно.