Сергей Григорьев - Берко кантонист

Путаясь неловко в новых брюках, ломая пальцы о тугие петли, Берко с помощью дядьки застегнул все пуговицы и, словно связанный, пошел вслед за Штыком в казарму.

К середине двора вышли со всех рот барабанщики и тихонько пробовали палками, хорошо ли натянута на барабане шкура. К барабанщикам присоединились четыре горниста с блестящими медными трубами. Взглянув на них, Берко, вспомнил слова:

«Вострубите трубою в седьмой месяц в десятый день месяца, вострубите трубою по всей земле вашей и объявите свободу на земле всем жителям ее. Да будет это у нас торжество!»

В коридорах казармы роты строились к зоре. Берко встал рядом со своим дядькой. Впереди роты, лицом к свету, стоял фельдфебель. Алые отсветы зари окрасили своды казармы усталым светом.

— Зорю бьют! — тихо и сдержанно доложил унтер-офицер фельдфебелю.

— Смирно!

Строй затих. Берко услышал, что на дворе «просыпался горох»: барабаны ударили дробь.

Затаив дыхание, Берко слушал тревожно первую свою зорю, то, что раньше знал только из песни:

Барабаны зарокотали, ударив враз, и вместе с тем заиграли горнисты:

Так звучала эта вечерняя музыка для кантонистов.

Для Берка медные голоса горнов пели:

Заря угасала. Берко был в смятении: он знал, что кантонисты и солдаты сейчас будут петь молитву; сам он помнил, что сказано каждому хаверу: «При звуке труб и рога торжествуйте!»

— Отче наш… — запели кантонисты.

Берко рванулся.

— Стой, куда ты! — схватив его за руку, пытался удержать Штык.

Берко вырвался и, гулко топая неуклюжими сапогами, побежал вон из коридора по плиточному полу.

Фельдфебель повел глазом, но остался стоять в каменной стойке.

В казарме пело со всех сторон и во всех этажах; четыре хора по триста звонких голосов то обгоняли, то отставали один от другого, напоминая смутный ропот волн.

Берко не посмел выбежать из казармы наружу и, уткнувшись лицом в угол к камню стен, замирая, шептал слова вечернего «шема»:

— «Ты, устанавливающий сумерки, премудростью открывающий небесные врата… прогоняющий свет перед тьмою и тьму перед светом…»

Между тем хоры смолкли. Рота Берка стояла по прежнему навытяжку. Фельдфебель форменно повернулся к строю лицом и после некоторого молчания спросил:

— Кто вышел вон из строя?

— Берко Клингер, господин фельдфебель. Из слабой команды.

— А кто отвечает?

— Ефрейтор Курочкин, как назначен в дядьки ему, господин фельдфебель.

— Поди, приведи его.

Штык нашел Берко, привел и поставил его перед фронтом лицом к лицу с фельдфебелем.

— Клингер, ты почему вышел из строя?

— Мне не можно петь молитву, господин начальник. Но я прочитал свою молитву там, один.

— Тебя никто не заставлял петь молитвы. Заставлять запрещено. Другое дело, если бы ты захотел сам. Выходить из строя нельзя. Ты знаешь, что тебе будет за это?

— Не знаю, господин начальник.

— Не знаешь? Курочкин, ты сказал племяшу, что строй святое место? Сказал, что из строя, хоть умри, нельзя уйти?

Петька Штык помедлил ответом, кинул взгляд на Берка и увидел, что тот заводит по-куриному нижние веки на помертвелые глаза.

— Виноват, господин фельдфебель, — торопливо сказал Штык, — замотался я и забыл. С утра раннего мне с ним хлопот: то с ним припадок, то учи его лозу резать, то одевай — смучился я с ним, ведь его нынче из этапа сдали.

— А ты не знал, что твоему племяшу после этапа отдых полагается? Зачем его поволок на розги? Сам, что ли, он просился?

— Никак нет. Я, можно сказать, его силком утащил. Он тут не виноват, господин фельдфебель.

— Если он не виноват — ты виноват.

— Точно так.

— Дам я тебе, так и быть, двадцать пять.

— Слушаю, господин фельдфебель.

— Третьего взвода капрал! Дать Курочкину двадцать пять. А ты, паршивец, погляди, как твоего дядьку за тебя будут наказывать. За то бой будет: если слушать его не будешь, получишь свое — и долг и проценты заплатишь.

— Точно так, господин фельдфебель, — едва шевеля языком, прошептал Берко.

В углу коридора под образом стояло несколько пучков розг. Капрал третьего взвода выбирал розгу, посвистывая прутьями в воздухе.

— Господин фельдфебель! — плаксиво заговорил не своим голосом Штык. — Дозвольте свеженьких принести. Сегодня нарезали. Эти высохши, уж очень занозисты стали.

— Свеженькие, брат, ау, все в погреб сложили. Изготовься. Стыдись, брат! Какой пример даешь племяшу?

Штык замолчал и начал расстегивать пряжки.

Берко ждал, что после наказания Штык на него будет сердиться. Ничуть не бывало. Дядька с большой охотой за ужином скушал вторую порцию кашицы, от которой Берко наотрез отказался, да у него и ложки не было; после ужина дядька перевел своего соседа по нарам на другое место и устроил Берка рядом с собой. Указав, как сложить по форме снятую одежду, Штык дал племяшу последнее наставление:

— Смотри, не обмочи тюфяк, за это уж тебя не помилуют. Параша в правом углу.

Берко почти не слышал, что ему говорит дядька; усталость наконец сломила его и, повалясь головой на соломенную в холщовой наволочке подушку, Берко сразу заснул. Штык прикрыл его сермяжным одеялом.

В шестом часу утра на дворе забили барабаны, и дневальный зычно крикнул:

— Четвертая, вставай!

По всей роте поднялись гомон и возня. Кто попроворнее, вскочив и натянув «в три счета» штаны, бежал тотчас к ушатам умываться, и там уже шла драка из-за полотенец. Другие первым долгом принялись ваксить сапоги и, подышав на сапог, наводили щеткой умопомрачительный глянец. Подняв Берка, дядька приказал ему:

— Оденься и покажись!

Берко неумело натягивал сапоги и брюки. Одевшись кое-как, он показался дядьке.

— Ну, как ты застегнул куртку, неряха! Вот как надо! Вот как!

Штык оправлял на Берке куртку, жестоко его встряхивая.

— Выходи к завтраку! — закричали капралы.

Рота высыпала в коридор. Ефрейтора остались в помещении. Они пересмотрели все тюфяки, откинув обмоченные для просушки. Затем тюфяки и подушки были выровнены на нарах по нитке и накрыты по форме с отвернутыми краем одеялами из серой сермяги. Тем временем в коридоре шел осмотр одежды. Фельдфебель осмотрел капралов с ног до головы. Сапоги капралов зеркально сияли, брюки были плотно подтянуты в пах, куртки застегнуты на все пуговки, лица, сполоснутые холодною водой, румяны; глазами капралы ели начальство; головы капралов были под короткой стрижкой, как точеные шары.