Сергей Григорьев - Берко кантонист

— Постой маленько. Запоминай. Петров! Сыграй застрельщикам рассыпаться.

— Та-та-тра-да-та-там! Та-та! — играет, подражая рожку, Петров.

— А какой припев к этому сигналу?

— «Рассыпьтесь, стрельцы, за камни, за кусты, по два в ряд!»

— Так. Семенов! Кто у нас военный министр?

— Генерал-адъютант, генерал от кавалерии, князь Александр Иванович Чернышев.

— Так. А кто я?

— Ты?

— Я тебе не ты, а «ефрейтор третьего взвода! Соколов». Становись на кирпич.

За «пунктики» кантонисты не любили пятницу, называя ее «проклятым днем». В субботу утром весь батальон выстраивался в манеже по натянутым веревкам на «три фаса». Приезжал Зверь, и начиналась маршировка батальона в полном составе. За всякую провинность тут же наказывали. После обеда в субботу мыли полы. Из спален выдвигались нары. И, выстроившись шеренгой с голиками на палках, кантонисты по команде протирали пол, политый водой и посыпанный опилками. Поливали и посыпали опилками три раза через час, и через три часа труда пол был бел и чист, как липовый кухонный стол у хорошей хозяйки.

Вымыв пол, отдыхали, чистились и чинились, готовясь к выходу в город на завтра. А утром вызывали из каждой роты по наряду несколько человек «парадных», одетых получше; они шли под командой унтер-офицера в церковь. Затем слышалась команда: «К артикулам!» Все роты собираются в одну из зал и стоя слушают чтение артикулов. Чтец за столом бормочет, торопясь, невнятно, длинный список солдатских преступлений, выкрикивая четко и раздельно только последние слова каждого артикулам.

— Прогнать шпицрутенами через сто человек три раза.

— Ссылается в каторжные работы на двадцать лет.

— Наказывается лозонами тремястами ударов.

Чтение артикулов идет, пока не отойдет обедня и не вернутся «парадные» из церкви. Затем отпускные идут кто домой, к родным, кто к знакомым, кто на базар покупать и воровать или, кто робкого десятка, побираться, выпрашивая милостыню. А те, кто остался в школе, затевают игры, кончая каждую игру дракой.

В одно из воскресений, когда уже была распутица и ревизора ждать перестали, он и явился в город, а все решили, что он приедет уж на первом пароходе, когда пройдет река. Запряженная четверкой бричка ревизора была остановлена на базаре: из-за драки не было проезда. Конные драгуны палашами разгоняли народ; в толпе виднелись, кроме горожан и мужиков, в растерзанном виде пьяные солдаты и кантонисты. Завидя в лице приезжего начальника (он был в военной форме и важен собой), обыватели окружили бричку, и ревизор при самом въезде своем в город вынужден был принять словесную жалобу на кантонистов. Из крика можно было понять одно: что кантонисты — разбойники, от которых нет житья. Ревизор крикнул в толпу, что он за тем и приехал и разберется во всем. Драгуны проложили экипажу дорогу в толпе, и ревизор проехал в дом предводителя дворянства, а не во дворец, где, предполагали, было естественно остановиться приезжему князю, другу генерала. От базара ревизора провожал, стоя в своем тарантасе, запряженном парой с пристяжкой, на отлете, городской полицеймейстер. Он поддержал князя на подножке брички и, забежав вперед, распахнул дверь. Тут же, в вестибюле, пока было доложено хозяевам о госте, полицеймейстер объяснил происшествие, которого невольным свидетелем оказался ревизор. Драка на базаре началась еще до конца обедни с того, что на базар явился совершенно голый и босой мужик и пожаловался народу, что его ограбили кантонисты. По словам мужика выходило так, что он, продав воз дров, выпил маленько, и к нему присучились два кантониста, предложив довести до постоялого двора, а вместо того завели на пристань под амбары и, там, подпоив еще, раздели и бросили нагишом. Мужика взяли в кордегардию, а на базаре народ начал ловить кантонистов и избивать. Сторону кантонистов приняли солдаты гренадерского полка той же бригады генерала Севрюгова. Вся одежда мужика оказалась заложенной в кабаке на Волге, и ее, отобрав у целовальника, вернули потерпевшему, а вырученные им деньги — пропали.

Выслушав этот доклад, ревизор приказал не отпрягать.

Прибравшись с дороги и побеседовав с предводителем, сколько требовали приличия, ревизор тотчас поехал к командиру бригады.

Бригадный уже был осведомлен и о драке на базаре и о том, что князь приехал прямо к предводителю.

Встреча вышла неловкой. Севрюгов, одетый в полную парадную форму, встретил друга посреди зала. Тут они проговорили, стоя, несколько минут, меняя «ты» на «вы», и, чтобы сгладить неловкость, перешли оба на французский язык, к глубокому огорчению домочадцев генерала, которые, стоя за дверью, слушали беседу и по очереди разглядывали ревизора в скважину замка. Слушателям удалось уловить раза три повторенную ревизором фамилию капитана Одинцова, а зрители видели только затянутую в лосину ногу князя, — нога нетерпеливо подрыгивала. Подслушивать еще мешал Сократ. Взволнованный пышным султаном на шляпе генерала, попугай раздувал хохол, хлопал крыльями и кричал:

— Кантонисты — мученики! Воры! Боже, царя храни. Жри сам! Мой единственный друг, Сократ — рекомендую!

— Забавная птица у вас, мой друг, — сказал, уходя, князь и улыбнулся.

— Я полагал, князь, что ты остановишься у меня, — сказал на прощанье генерал, — во всем дворце я один.

Голос старика дрогнул. Князь задержался и менее сухо ответил:

— Ты понимаешь, мой друг, что это одинаково неудобно как для тебя, так и для меня. Хотя я приехал ревизовать не бригаду, а только заведение кантонистов, но ведь и они числятся за тобой.

На прощанье они церемонно обнялись. Бригадный не провожал гостя и остался в зале. Плечи генерала дрожали. Он плакал.

— Не пора ли рюмочку? — сказал Сократ.

Вечером, в день приезда ревизора, городское общество в собрании, особенно дамы, только о нем и говорило. Ждали, что князь сам появится в собрании, но тщетно, и пришлось ограничиться тем, что рассказывали очевидцы. По их рассказам, князь статен, моложав, неимоверно мягок в обращении, но за этой мягкостью скрываются когти тигра. Судьба капитана Одинцова поразила все сердца. Об этом говорили топотом. Все было известно в подробностях от супруги губернского жандарма. Явясь к ревизору представиться, он тотчас получил предписание. Соседки Одинцова из-за занавесок своих окошек и из-за цветов завидели, что к крыльцу дома, где проживал холостою жизнью капитан, подкатила фельдъегерская тройка. Из экипажа вышли фельдъегерь и жандарм. Они вошли в дом. Дверь им открыл сам Одинцов, так как денщик его был, ради воскресенья, на прогулке. Вот что произошло там по рассказу супруги жандармского офицера. Фельдъегерь предложил Одинцову собраться в дорогу, а жандарм приказал подать ему все бумаги и книги, какие были у капитана. Среди бумаг жандарм нашел стихотворение, написанное рукою Одинцова. «Оно было ужасное» — про барабан. Жандарм прочел стихи, запомнил то, что повторялось в них много раз: