Вениамин Шалагинов - Кафа

— Какая встреча! — зарокотал над машиной чей-то манерный и очень знакомый голос.

Кафа подняла голову.

Над дверцей висело лицо Лоха. Припадая к светлой гриве коня, он наводил на нее лучик и любезно кривился.

— На руках браслеты, на плечиках моднейшая ротонда... О, все понятно! — ликовал Лох. — Прелестнейшая из смертных направляется на рандеву в офицерское собрание.

— В чем дело, подхорунжий? — спросил офицер раздраженно.

— Простите, — очнулся Лох, — пардон...

Плавным, почти бесшумным движением он соскочил с коня и, взяв под козырек, ошалело загавкал, как это сделал бы солдат-новобранец, впервые приветствующий генерала.

— Здравв... жжелам...

— Понимаю, игру ведете вы, — сказал офицер. — Объясните тогда, что это за люди?

— Почетный кортеж для вашей чести.

— Ну, а по-русски. — И тоном выше: — В чем дело, спрашиваю?

— Вы последовали из тюрьмы без конвоя и тем вызвали сумление. — Веки подхорунжего, вытянутые в линеечку, дрогнули и выразили насмешку. — Был звонок генералу. И вот я здесь.

— Я под вашим арестом?

— Вопрос этот удобнее задать генералу. Пока же парадом командую я. Мы следуем в управление. Мои люди впереди, сзади, слева и справа. Почетный кортеж. Своих слов, как видите, я не отменяю.

Когда тронулись, офицер коснулся ее руки и сказал:

— Поймите все правильно.

Кафа не ответила, отвела руку и отвернулась к окошечку. Гордый и элегантный «шмидт» тащил под луной сияющий свиток дыма, и в голосе, каким он кричал, слышалась клятва: «Мы еще вернемся, Кафа! И ты вернешься к нам!»

Сотня Лоха и серый «роллс» с паном Годлевским и Кафой прибыли в управление около полуночи. Встречавший их адъютант Гикаева поручик Назин передал Лоху распоряжение генерала тотчас же явиться в его кабинет.

— Вы же, господин штаб-ротмистр, — сказал он Годлевскому, — побудьте пока в приемной. Генерал пригласит вас вслед за подхорунжим. Честь имею.

Выйдя от генерала, господин Лох подтянул почему-то голенища, расстегнул крючки на вороте и, заметив у окна пана Годлевского, подошел к нему развинченной и виноватой походкой.

— Не вздумайте спорить! — предостерег он, обнимая Годлевского за плечи. — Генерал переживает мнимую утрату вашей преданности. Ну, с богом!

Китайские усики дрогнули, желая открыть ободряющую улыбку, но улыбки не получилось.

Годлевский нажал на ручку.

Как всегда, он вошел бесшумно и остановился у входа. Зеленого стекла колпак упирался в навершие стола потоками света, поблескивали газыри и Георгий на чесучовой груди генерала. Его геометрический нос — такой же зеленый, как лампа, — казался длиннее обычного.

— Маленькая формальность! — сказал Гикаев без волнения и, подняв на вошедшего маузер, выстрелил, не целясь.

Годлевский увидел, как в зеленом дыму проступил на миг желто-черный шар молнии, чиркнул перед глазами длинный сомкнутый рот, дрогнула отброшенная выстрелом рука, и, поняв, что пуля его не задела, быстро, без суеты, зашел за громоздкую тушу старого беккеровского рояля.

— Не смейте расстегивать кобуры! К столу! — приказал Гикаев. — Р-раз!

Зрачок маузера глядел в лицо штаб-ротмистру и разрастался в тучу мрака.

— Два!

Годлевский вышел из-за беккера.

Прошел к столу.

Сел.

— Застегните кобуру! — потребовал Гикаев и, выдвинув ящик стола, положил в него маузер. — Достойно сожаления, что молодой воин первой в России демократии решается поднять руку на военачальника, открывшего ему путь к блистательной карьере.

Щека дернулась, глаза оделись горячечным блеском.

Ящик остался открытым.

— Я хотел вас убить. И убью. Повторите приказание.

— Какое, господин генерал?

— Повторите приказание!..

— По прибытии в тюрьму... распорядиться о выводе Кафы из тюрьмы в тюремную контору... и подготовить к допросу.

— Где?

— В тюрьме, господин генерал.

Штаб-ротмистр застегнул на кобуре пуговку, не выдавая при этом какого-либо волнения. Генерал между тем не торопился с продолжением диалога. Истина должна прорасти и утвердиться: он не посылал Годлевского за Кафой, Годлевскому предписывалось ждать своего генерала в тюрьме.

— Н-ну-с! — подстегнул он через минуту.

— Французы, как я знал, должны были начать свои стрельбы через город. Я ждал их с минуты на минуту. И боясь, что это может возбудить нездоровые эксцессы среди рабочих и сделать небезопасным ваше движение к тюрьме...

— Вы повезли Кафу ко мне? Болтовня! — Гикаев протянул руку. — Печать!

Замшевая торбочка с печатью перешла в руки генерала.

— Зачем вы ее брали с собой? Самовозвеличиться в глазах дежурного, завладеть Кафой и потом передать Кафу красным?

— Где этому доказательства, генерал?

— Вопросы задаю я.

— Простите, господин генерал. Но даже самые строгие законы признают за подчиненным право на одно требование к начальнику.

— Разъяснить обвинение? В нашем случае оно очевидно. Кстати, подхорунжий Лох подозревает, что Кафа следовала с вами без наручников.

Это была ловушка. Годлевский понимал, что Лох не высказывал подозрений, Лох утверждал. Он видел Кафу без наручников и утверждал, что видел ее без наручников. Картина, которую он живописал Гикаеву, очевидно, была так достоверна и потрясающа, что генерал встретил его выстрелом. Даже если допустить, что миссией маузера было желание возбудить страх и тем создать атмосферу поднятых рук и раскаяния, — то и такая, по-своему чрезвычайная, мера могла быть вызвана лишь фактами, а не предположениями. «Лох подозревает». Гикаев ждет, как он, Годлевский, отнесется к этой его неправде.

— Господин подхорунжий неоткровенен, — сказал Годлевский. — Он превосходно видел, что Кафа действительно была без наручников. Я снял их в пути. Позволю себе утверждать, это чистое джентльменство, фамильная особенность рода Годлевских. Не совсем уместная здесь, но... Я осуждаю себя, господин генерал.

— Рядом с переездом стоял паровоз, верно?

— Так точно, господин генерал.

— С него сошли люди?

— Возможно. Правда, я видел только людей Лоха.

— Только людей Лоха, — повторил генерал и пододвинул лампу к Годлевскому.

Сияние облило руки штаб-ротмистра, его очень бледное лицо, желваки на скулах. Чесучовая же грудь генерала, серебряные рядки газырей, «георгий» отошли в тень. Лицо его теперь виделось смутно, было такое впечатление, будто он ушел в засаду.

— Припоминаю ваши слова по телефону, — заговорил генерал из своей засады. — Прискорбная заминка, впрочем, все переменилось, и тэ и дэ. Вы говорили это при дежурном?

— Да.

— И в конечном счете для дежурного?

— Да.

— Почему тут же не доложили мне о намерении везти Кафу в город?

— Дежурный понял бы, господин генерал, что это мой почин, и заупрямился. Вообще-то, чуть позже, я звонил вам с контрольного пункта, но ваш аппарат не ответил.