Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

— А ты не думаешь, Мстислав, что эту славу... держит за руку наша погибель?

— Так что с того?! Для чего ещё рождён воин? Русь стояла и до нас с вами. И стоять будет, ежли мы её защитим.

— Быть посему! — зычно раздалось со всех сторон.

— Примем их на остры мечи и секиры!

— Ты с нами, Удалой?

— А где ж мне быти, князья стольные? — со счастливой улыбкой откликнулся Мстислав. — Уж коли я говорю с вами, то буду с вами! Безумие — ждати ворога у ворот родных городов. К чему высокие стены, ежели за ними прячутся не жёны, дети и старики, а закованные в броню витязи?! Зачем тогда наш сбор в Киеве, зачем дружины, коли они не готовы броситься на врага по указанию твёрдой руки?

— Вот только чьей руки?! — закричали князья. — Кто голова?

— Кто станет набольший? Кто поведёт полки? Курск и Полоцк под десницей Киева не выступят.

С другой стороны ратно гремело:

— Пусть тогда знамёна [183]наши поведёт Мстислав Галицкий. Даром разве Удатным прозван? Верим — он принесёт удачу!..

...И снова до хрипоты, до раскалённых очей спорили между собою князья. Крик и шум в гриднице был подобен прибою. И не было сему гаму и хаосу края.

Сам Мстислав Удалой, большой охотник до наживы и славы, горячо напирал:

— Табор надо брать татарский! Перво-наперво к Лукоморью идти след! Захватив товарища языцы, обогатимся зело! Тогда не токмо князь с воеводой, но и простой нанцирник получит добычу добрую. Не зазря коней и ноги стомим...

Мысль сия — о походе к берегам Хазарского моря — многим грела душу: грабёж — дело верное, внакладе никто не будет...

Но вот беда: съезд князей южнорусских никак не мог избрать главу — воеводу для всех знамён.

...К радости иль беде, но тем же временем с дальних восточных застав киевских примчался с «тревогой» дозор.

Иван Чабрец, не вынимая из стремян сведённых судорогой ног, насилу доложил Белогриву:

— Воевода, защита наша... Беда! Неведомые полчища сплошной лавой движутся к Днепру... На Киев идёт враг, враг лютый, нечистый! Жгет дома и остроги... Не щадит младости детей и немощи старцев. Степь стонет: что-де отнял он отвагу у их воевод... Народ окраин молит — Отчизну нашу защитить!

— Кто оне?

— Никто о них толком не ведает, друже... Отколь идуть, шо за язык имеють и какой веры будуть. Одне их кличут татары, иные — таурмены, другие — ещё как... Бог один весть, кто суть и откель изидоша оне.

Эта чёрная весть мгновенно «исклевала» страхом Киев и разом ускорила решение высоких мужей выступить против татар. «Луче ны (нам) принята я (их) на чюжей земле, нежели на своей», — согласились князья.

— Чтобы делу быта резвей, — предложил Мстислав Старый, — сплавляться станем на боевых ладьях — щитами укрытыми... Грудь Днепра пересечём возле Хортицы [184]...

— Там и разобьём стан!

— Добре!..

И ещё в одном споро сошлись князья: «каждый сам во главе своей рати идоши»; никто другому «не указ», «не помеха» и «пути-дороги не переходит».

Кто — удачливый да прыткий — первым поспеет к Лукоморью и разметает татарское «гнездовище», тот «по любви» и «чести» обязан будет поделиться с остальными дружинами.

...Все торжественно, как подобает, приложились ко кресту в присутствии архиерея и других высших чинов духовенства; клятва не преступить «обещанного слова» вершилась под величественный звон Святой Софии, заложенной ещё Ярославом Мудрым [185].

Обещали князья и то, что «ежели кто из них таки поднимет брань супротив другого, то быти всем заодно на зачинщика».

...И вот наконец, после всех передряг, раздоров, «братаний» и клятв, князья шумно вышли на двор размять ноги, оглядеться окрест.

Тёплый янтарно-розовый вечер пах свежеиспечёнными ковригами хлеба, нагретым солнцем смородиновым листом и чем-то ещё волнующим, обещающим...

Возле высоких стен гридницы протянулись ражие ряды всё тех же длинных дубовых столов, составленных челядью для пиршества, а на них... каких только яств не снесено, не поставлено! И оленина, и баранина, и боровая дичь, и телятина, и княжеские пироги, и жареные лебеди — пей-гуляй, душа мера!

Тут же, по обе стороны застолий, выстроились «по нитке» отроки в белых рубахах, при факелах; чуть поодаль расположились музыканты-песенники и скоморохи: рожки и дудки, бубны и трещотки, весёлые колпаки с бубенцами и колокольцами, красные порты в белый горох, размалёванные носы и щёки — вот потеха!

Да только не было её, потехи, на душе у князей... Трепала их лихорадка недобрых предчувствий; от здравий и напутствий звенело в ушах, ломило виски. То и дело поднимались пенные кубки: вино лилось рекою, но на душе по-прежнему скребли кошки... «Эх, земля Русская... свидимся ли ещё?..»

Чувствуя душевный надлом гостей, Мстислав Старый взял слово:

— Братья! Други боевые! Поход наш вельми опасный, дерзкий, но оттого и почётный! А главное, нет у нас выбора, нет другого пути... Крепит руку и душу сознанье, что поход сей не из-за юбки, не из-за пустой наживы... Не любовных утех мы ждём за Днепром, не добычи, а правой мести за русскую кровь! И вот ещё за что я хочу осушить с вами кубок. Родился ли где на земле тот человек, оный бы подчинил себе силу нашу?.. Верно, земли чужой нам не надобно... Но и своей никому не отдадим ни пяди! И пусть всяк супостат знает: всегда так будет. Во веки веков. Покуда светит солнце и текут реки!

— За Русь!

— За Русь! — ревело застолье.

Князья пили стоя, сшибаясь кубками. Просто пили. Гомон стоял ярмарочный. Вскоре над накрытыми столами загустел хмельной гуд пирующих. Куда ни глянь — всюду красные от вина лица. Сырые во хмелю взгляды, лоснящиеся улыбки, размётанные по плечам и лопаткам гривы волос. Бороды в хлебных крошках и рыбных костях: жирные пальцы, с хрустом разрывающие запечённых в тесте гусей и тетёрок, рты смачно чавкающие, жующие; расплёсканные бордовые кляксы вина на расшитых бахромчатых белых скатертях...

— Господь с нами! — раскачивая перед собою кубок, рычал Злат. — Время мечи омыть кровью поганого нехристя!

— Лю-бо-о!.. — подхватывали за столом, и уже с другого конца летело:

— Нам ли, русичам, да убояться кого? Враг побежит! Накрутим им холки!

— Препонов и рогаток нам нетути! На рассвете выступаем!

— Трепещи, Чагониз, пёс смердячий! Край твой близок!

А меж рядов с разносолами да заедками разнеслась трепотня-голготня шутов-скоморохов:

— Эй, господа, пожалуйте сюда! Жители посадские ближние и дальние!

— Ефим?

— А-а!

— Хрен на!.. Ворона-кума, галка-крестница, тоби ровесница!

И в помощь прежним высоким «козлетонам» гудящим колоколом грохотал чей-то игривый бас:

— Эхма — без ума, шо пялишься? Караул! Караул! Из-за вас наш Федул губы надул. Честной народ собирается, представление начинается!..

...Хмурясь, Мстислав Удалой вышел из-за стола распаренный, как из бани, отмахнулся от пьяных зазывных окриков. В отличие от других, он много не пил — держал подо лбом: наутро выступать. Да и кусок, по правде, в горло не лез. Раздумчиво глядя под ноги, он поднялся на верхнюю галерею великокняжеского терема. Маяло и грызло Мстислава то, что скривил он душой и не поступил так, как ему подсказывало сердце-вещун. Правота была на стороне князя Василько и ещё тех немногих трезвых голов, кто истово радел за то, чтобы выступить против татар «под одной волей». «Должно и мне было стояти на том, а не мириться... Застила тебе нажива глаза, помутила разум!..» Те оправдания и доводы, которые он мысленно подсовывал себе, были пусты и трещали, как ореховая скорлупа...