Моника Згустова - Розы от Сталина [Журнальный вариант]

— А как же мой паспорт?

Но Бенедиктов, кажется, уже ее не слушал. Он с облегчением закрывал за нею дверь.

Постояв немного посреди своей комнаты, Светлана села на стул, ощутив вдруг, как она устала.

Потом она легла на кровать, прямо на покрывало. И что теперь? Послезавтра ей лететь в Москву. Значит, надо сейчас отдохнуть и дождаться Прити, которая отвезет ее на ужин к Каулям. Или все-таки стоит пойти на русскую вечеринку?

Светлана проверила чемоданчик, где хранилась рукопись ее книги. Положила сверху только самую необходимую одежду: из европейских вещей выбрала лишь лучшие, индийскую одежду оставила висеть в шкафу; опустила крышку, защелкнула замок и сунула ключ в сумочку. Чемоданчик она поставила ближе к двери; открыла второй чемодан, побольше, где лежали одежда и подарки детям: разноцветные звонкие браслеты для Кати, вышитые золотом туфельки для снохи Елены, кальян для Иосифа… индийцы называют его хукка. Светлана немного постояла над открытым чемоданом, разглядывая яркие подарки. И внезапно осознала, что в Москву ей дороги нет. Она погладила каждый подарок, закрыла чемодан и встала. Взяла маленький чемоданчик, ждавший у двери, перекинула через руку московское пальто. Спустилась было вниз, чтобы попросить дежурного на вахте вызвать такси, но побоялась, что ее спросят, куда она собралась с чемоданчиком. Опять вернулась в комнату, оставила там чемоданчик и пальто.

— Такси можно вызвать вон из той будки, — показал ей вахтер в тюрбане, — оно приедет через пять минут. Только лучше дождитесь его на улице, чтобы не пропустить!

Это ей подходило. Светлана набрала номер такси. Некоторое время ушло на то, чтобы дозвониться, потом несколько раз пришлось объяснять, что машина должна подъехать к резиденции посла, а не к зданию самого посольства.

Светлана стояла на улице. Она вдруг поняла, что не принимала этого решения, оно пришло к ней само, — она лишь послушно следовала указаниям крылатого ангела, который, погрозив ей пальцем, велел не возвращаться в Москву.

А потом появилась машина; за рулем — водитель в оранжевом тюрбане, рядом с ним — человек в тюрбане розового цвета: делийское такси.

— Секундочку, я только сбегаю за вещами и сразу вернусь! — крикнула Светлана, нервным жестом указывая на здание.

— Не волнуйтесь, госпожа, — сказал водитель, а второй обнажил красные от жевания бетеля зубы, изображая улыбку.

Вскоре Светлана уже возвращалась, держа в одной руке чемоданчик и дамскую сумку, а во второй, через которую было перекинуто пальто, — свой заграничный паспорт, тот самый, который никак не хотел отдавать ей товарищ Бенедиктов. Видно, он так обрадовался, что Светлана наконец возвращается в Москву, что сделался уступчивее: паспорт с вложенной туда визитной карточкой посла она нашла на кровати в своей комнате.

Такси ждало ее с включенным двигателем. Светлана несколько опасливо забралась внутрь и положила чемоданчик на колени:

— В американское посольство. Знаете, где это?

Она поднималась по ярко освещенной лестнице и чувствовала себя как на сцене: никуда не укрыться от глаз зрителей. Ноги у нее подкашивались, так что она еле добралась до дверей.

В холле ее встретил молодой голубоглазый моряк.

— Закрыто, мадам, приходите завтра!

Светлана помахала красным советским паспортом, который все еще держала в правой руке. Тогда моряк присвистнул:

— Вот оно что! Ну, это совсем другое дело!

Моряк перестал разглядывать ее во все глаза и начал действовать. Представился ей: «Роджер Керк, очень приятно», завел в маленькую комнату, усадил за невысокий деревянный столик:

— Сейчас вернусь!

Очень скоро Роджер Керк появился с бумагой и ручкой и попросил Светлану написать автобиографию. Светлана пожаловалась на чудовищную мигрень, и моряк принес ей чашку чаю и аспирин:

— Напишите свою биографию, коротко и четко. После этого будет принято решение, впускать вас в Соединенные Штаты или нет. Я оставлю вас одну, чтобы вам легче было сосредоточиться. Свой багаж доверьте мне, я о нем позабочусь, пока вы пишете. Вы, конечно, понимаете, что то, что вы напишете, может коренным образом изменить вашу судьбу?

И он ушел.

Светлана принялась писать:

Я родилась в Москве 28 февраля 1926 года. Мой отец — Иосиф Сталин, моя мать — Надежда Аллилуева. Моя мать умерла в ноябре 1932 года, и до шестнадцати лет я не знала, что она покончила с собой…

Светлана писала свою биографию, отхлебывая чай, и все больше успокаивалась:

Мой брат Яков был взят в плен немцами в августе 1941 года в Белоруссии. Когда мой отец был в Берлине в 1945 году, участвуя в Потсдамской конференции, ему сказали, что, перед тем как американцы освободили лагерь, Яков был расстрелян немцами. Однако, вопреки всякой логике, жена Якова, его дочь и я верим, что Яков выжил и живет где-то, как это случилось со многими русскими военнопленными. Второй брат, Василий, был летчиком и после Второй мировой войны стал генералом и командующим московской авиацией. Но после смерти отца он был арестован, так как не переставал утверждать, что отца убили соперники. Новым вождям нужно было от Василия избавиться, и они его изолировали. Он оставался в тюрьме до 1961 года, когда был освобожден Хрущевым, и вскоре после этого умер — от алкоголизма и из-за подорванного за восемь лет заключения здоровья.

Светлана писала на одном дыхании, потому что знала все факты, а систематизировать их для нее труда не составляло. По ее жилам растекалось такое невероятное спокойствие, какое ей доводилось испытывать, лишь глядя на Ганг. Она писала, едва различая сквозь слезы лист бумаги перед собой. Будь что будет, решение уже принято.

Начинается новая жизнь. Она сможет говорить, что думает, говорить правду и жить жизнью нормального человека, а не дочери диктатора.

Описала она и свою с Браджешем историю. И продолжила:

Сначала я думала о том, чтобы остаться в Индии, потому что Индия была моей давней любовью: прежде всего, благодаря учению Махатмы Ганди о жизни в правде и ненасилии, о пассивном сопротивлении; именно это было и остается моей философией, а вовсе не коммунизм. Коммунизм — это насилие. Но остаться в Индии оказалось невозможно: ни индийские, ни советские органы мне этого не разрешили.

Светлана дописала; казалось, она рассказала все, что было для нее важным. Вышло пять густо исписанных страниц. Она с облегчением вздохнула и позвала моряка; тот отнес листки своим начальникам, чтобы они решили, как быть со Светланой дальше.

Она еще не осознавала, до чего хрупка ее ситуация: мало кто из дипломатов или политиков готов был бы взять на себя ответственность за ухудшение и без того сложных и напряженных отношений между США и СССР из-за одной-единственной человеческой жизни. К тому же Светлана не была рядовой советской гражданкой.