Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Над головой зашумели крылья. Себастьян поднял глаза и увидел здоровенного ворона, что кружил над ним, как черный ангел. Привлекая к себе внимание, птица улетела в сторону, зовя, маня, призывая…

Поэт поднялся и с диким сумасбродством кинулся туда.

На согнутых ветвях ивняка лежало женское тело. Ворон сел рядом и вытянул клюв к посиневшим устам, как бы стремясь уловить дыхание.

Екатерина была без сознания, казалось, даже мертва, но, подхватив ее на руки, Себастьян почувствовал, что она жива…

— Дай вина, жид! — коротко сказал Христоф.

Ни удушье, ни дорожная усталость не побудили к вежливости. Особенно когда речь шла о первоочередные нужды. Жид любезно улыбнулся и усердно переспросил:

— Может, пан желает пообедать?

— Есть с собой.

В корчме было пусто. Только трое мадьяр в углу за потрескавшимся столом с аппетитом грызли солонину. Так, будто других столов тут не было, и им волей-неволей пришлось мириться с его трещинами и даже отсутствием одной доски. Впрочем, последний недостаток кто-то из них исправил довольно своеобразным способом, закрыв дырку мушкетом.

Вполглаза глянув на них, курьер уселся неподалеку и взялся за свою дорожную сумку, которую вложил ему магистратский писарь. Ее ощутимый вес обещал многое, если бы не дурацкие писарские узелки.

Мадьярами больше интересовался полуживой от голода трехногий пес. Точнее, тем, что они потребляли. В целом же ему было наплевать, что делают эти господа тут, возле Олеська. Поджав облезлый хвост, пес замер с разинутой пастью и свесил набок язык. В больших влажных глазах бродячей животины мольба угасала вместе с жизнью, уступая место ненависти ко всему сущему: корчмарю, солонине, венграм и, не исключено, что даже к их императору Максимилиану.

Куда делась его четвертая лапа, пес держал в тайне. Хотя можно было предположить, что он сам ее отгрыз в голодном отчаянии.

Мадьяры, однако, им не интересовались. Двое, одетых несколько скромнее, сидели напротив третьего, время от времени уважительно к нему обращаясь и, казалось, стремясь в чем-то его убедить. Тот молча жевал, иногда отрицательно покачивая в ответ головой.

В торбе Христофа, кроме всего, оказался хороший кусок ветчины и душистая паляница. Пес вдруг встрепенулся и, роняя слюну, попрыгал к нему. Рядом оказался и корчмарь, принеся мальвазию.

— Кони есть? — снова коротко бросил курьер.

— Один, — ответил тот.

— Меняю на своего, если твой свежий.

— Я б поменял…

— А то что?

— Вельможа мадьярский заказал, — понизив голос, пояснил хозяин.

— Их же трое, — не понял Христоф.

— А он, видно, один дальше отправится на свежем, — сказал корчмарь снова тихо.

— Под три черта отправится! — рассердился курьер.

— Как пан скажет, но мне целый флорин заплачено…

— Сколько?

— Один флорин, — уточнил жид.

— Это много? — спросил Христоф.

— Смею пана заверить, немало.

— Значит, ты считаешь, что твоя шкура стоит только одного флорина?

— Почему пан так спрашивает? — корчмарь почувствовал недоброе.

— Потому что если не дашь мне коня, то клянусь, спущу ее с тебя. Иди и откажи мадьяру. Остальное — мои заботы.

Хозяин жалко скривился, заставил себя поклониться и направился к венграм. Вжав голову в плечи, он медленно подкрался к их столу и сдавленным голосом что-то сказал. Мадьяры оглянулись на Христофа и громко расхохотались.

Курьер и глазом не моргнул, спокойно отрезая два куска ветчины. Один запихнул себе в рот, а другой швырнул собаке. Не надеясь на такую щедрость, пес получил куском по носу, заскулил от боли и только тогда принялся жадно жрать. Христоф не отставал от него: ухватив кувшин, он с наслаждением забулькал мальвазией.

Тем временем венгерский вельможа куда-то пропал. Внутри, кроме Христофа, остались только пес, корчмарь и двое других мадьяр.

— Ах вы сукины дети… — процедил курьер, поняв, в чем дело.

Хлопнув кувшином в сердцах, он бросился к выходу. В тот же миг зашипел порох, и грянул выстрел. Пуля просвистела у него около уха и, опаслив волосы, ткнулась в стену. Венгров окутал вонючий дым, от чего они закашлялись, видно, уже жалея о содеянном.

Рубанув саблей крест-накрест пороховое облако, Христоф вовсю толкнул сперва жида, а затем двери корчмы. Оказавшись на дворе, курьер заметил, как возле конюшни мадьярский вельможа готовился сесть на свежего коня.

— А ну, стой, курвий сын! — крикнул он ему, помчавшись вперед с твердым намерением отрубить дерзкому ногу, как только она посмеет коснуться стремени.

Вельможа и сам выхватил саблю и стал напротив. Конь, видимо, чувствуя себя яблоком раздора, отступил в сторону, заняв нейтральную позицию, хоть и довольно внимательно наблюдал. Со стороны могло даже показаться, что именно его команды ждут эти двое, чтобы встать в поединок.

Христоф теперь внимательно разглядел мадьяра. Тот был невысокого роста, чуть кривоногий и казался совершенно бездарным фехтовальщиком. Узкий лоб вовсе не претендовал на блестящий ум, а широченный рот — на хорошие манеры. Однако тот вдруг приветливо улыбнулся и, учтиво поклонившись, спросил на латыни:

— Чем обязан такой чести?

На минуту оторопев, Христоф ответил:

— Прошу пана отдать мне коня, так как он мне очень нужен…

И не найдя аналога в языке Цицерона, добавил уже по-русински:

— А сам убирайся под три черта.

Мадьяр снова улыбнулся и сказал:

— К сожалению, конь нужен мне не меньше, чем вам. Поэтому, если ваша доброта…

Он не договорил. Курьер, потеряв терпение, отбросил дипломатию и латынь. Наступая широкими ударами, он решил быстро одолеть кривоногого вельможу и прекратить эту болтовню. Однако тот оказался на диво ловким и быстрым. Легко блокировав, сам перешел в атаку и уже не отдавал сопернику инициативы. Христоф, наконец, прибег к хитрости: резко уклонившись вправо, он из всех сил ударил, целясь мадьяру в шею, которая на миг оказалась открытой. Хватило бы мига, чтобы снять противнику голову. Но курьер с ужасом почувствовал, что его правая нога теряет опору. Сапог, попав в кизяк, проехался по какой-то аспидской доске, повлекши хозяина за собой. Тот, словно беспомощный пьяница, распластался ничком. Над ним вырос мадьяр и занес саблю. Левая щека его была окровавлена — видно, курьер, таки зацепил.

«Какая бессмысленная смерть, — подумал Христоф. — Господи, неужели я такой заслуживаю?» Мадьяр вытер кровь и попытался улыбнуться.

— Признаюсь, неплохо, — сказал он, — и если бы не это дерьмо, то кто знает, я бы так легко ли отделался.

Щека его снова окровавилась.

— На том свете дерьма не будет, — ответил курьер, — и я вас там обязательно найду.

Однако мадьяр спрятал оружие и коротко молвил: