Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

— Ладно, — Матвей глубоко втянул воздух, чтобы хоть как-то подытожить услышанное.

— Допустим, я соглашусь… Отправлю королевских солдат ни с чем. Но Деражня же — это не Острог и не Лемберг. Это деревянный форт, в котором лишь три сотни солдат, чтобы бороться с разбойниками. Взамен сюда пришлют целый полк и схватят нас, как мятежников!

Глаза Софии уже были переполнены слезами. Она взглянула на него и через силу улыбнулась.

— Я вижу, что думала только о себе… Позвольте, я поднимусь в свою комнату…

Она быстро взбежала по лестнице наверх и исчезла.

Вечером Матвей заменил часового на вышке. Опершись на поручни, комендант наблюдал, как раскаленное солнце потихоньку тонуло за горизонтом. А с сумерками вокруг форта зажгли костры, ярко освещавшие человеческие фигуры. Утомленные за день люди утоляли жажду кто пивом, кто квасом и тут же, на огне, готовили себе ужин.

Матвей жадно вдохнул сумеречный воздух с запахами дыма и жаркого. Он улыбнулся от наслаждения. Ветерок доносил свежее дыхание реки, камышей, разнотравья, щекотал виски…

— Вы не слишком бдительны, пане часовой, — послышалось за спиной.

Комендант дернулся от неожиданности. Позади стояла София в легком белом платье и с каким-то цветком в руках.

— Простите, не хотела вас напугать, — засмеялась она.

— Да что вы, — Матвей покраснел и по-солдатски вытянулся, — я осматривал окрестности и… вслушивался…

— Тогда я не буду мешать…

— Нет-нет! — горячо возразил он.

Женщина засмеялась.

Ротмистр наконец овладел собой.

— Просто мне было бы приятно… было бы для меня честью, если бы вы остались…

— Ладно.

София стала рядом и глубоко вдохнула.

— Вы чувствуете запах человеческого тела? — приглушенно сказала она. — Оно переполнено силой и солнцем и теперь наслаждается прохладой и теплом костра. Сотни желаний и мыслей хотят сейчас своего высвобождения… Но что с вами? Вы смутились?

— Совсем нет, — возразил комендант.

— Тогда взгляните вон на тот огонь, за рвом… Вон видите, дюжий кузнец неуклюже снимает одежду с молодой служанки? Очевидно его руки дрожат от страсти, и он, видимо, его разорвет, а зря… Разве не наслаждение — распутывать все эти узелки и, отвоевывая поцелуями каждый кусочек женского тела, наконец почувствовать приглушенный стон страсти? Эта могучая и сладкая сила, вопреки воле, истязает твое тело…

Матвей, словно завороженный, слушал ее и одновременно смотрел в даль. Пару хорошо было видно с вышки и при свете костра они были похожи на каких-то жрецов любви, что так и застынут, украсив собой какую-нибудь вазу.

София нежно гладила цветок, иногда поднося его к устам, как для поцелуя. Тогда хрупкие лепестки начинали едва-едва трепетать от ее дыхания.

— Смотрите, вот он, этот священный и греховный миг! — возбужденно прошептала женщина. — Они уже не властны над собой…

— Хватит, — едва произнес ротмистр пересохшими губами. И голос его стал скрипучим, словно несмазанное колесо. — Пойдем отсюда, прошу вас… — Матвей от возбуждения еле владел собой.

— Господи! — София вдруг застонала и бессильно перегнулась через поручень.

Внизу послышались чьи-то тяжелые шаги.

— Матвей! — крикнул грубый голос.

Комендант склонился к женщине, застывшей на перилах, словно подкошенный цветок.

— С вами все в порядке? — тихо спросил он.

София убрала пряди волос. Лицо ее светилось как-то странно и таинственно.

— О, да…

Она протянула ему цветок и вгляделась в огни.

Возле них предстал встревоженный Лукьян.

— Простите, панове, — взволнованно заговорил он. — Имею до вас разговор, ротмистр.

— Что случилось? — спросил тот, отходя в сторону.

— Разбойники напали на наших лесорубов, — сказал Лукьян, — многих убили. Может, кто и убежал, не знаю… Будешь ждать до утра, или уже выступаем?

— Вели готовиться…

Комендант кивнул Софии и двинулся вниз.

Через минуту сладкую и душистую ночь разрезал острый звук трубы.

Карпаты со своими холодными и сырыми ночами остались позади. Доминик понуро наблюдал бесконечные виноградники и одиноких селян, что копошились между кустов. «Счастливцы», — мысленно позавидовал он и, став на колени посреди старого воза, попытался хоть немного размять затекшие связанные руки. Всадники в шлемах с дьявольскими улыбками повернули в его сторону головы. «От самого Львова стерегут, как десять добрых псов, — бессильно подумалось Гепнеру. — Ни днем, ни ночью, ни в дождь, ни в жару не ослабевает их бдительность…

Так как под доспехами заправские черти, а не люди. Тьфу! И голоса какие-то жуткие. Даже в полдень мороз пробегает по коже…»

Этот «чертов» обоз не остановил ни один мадьярский отряд. Военные молча пропускали их, даже не интересуясь, откуда и куда они направляются. Поэтому не знал про это и Доминик.

На следующий день виноградники кончились, а вместе с ними и провизия. Пленный понял это из скудного завтрака — то есть куска черствого хлеба. Стража была аж излишне сердита — наверное, им досталось не больше. Хорошо хоть небо затянуло тучами, по крайней мере, жара не донимала.

Обоз двинулась дальше кривым каменистым трактом.

Среди дня впереди появилась подвода, сплошь нагруженная какими-то бочками и сундуками. Двое всадников, что ехали впереди Гепнера, пришпорили коней, бросившись вдогонку. Через какую-то минуту они поравнялись с подводой.

То был старый турок-торговец, который вез товар где-то до Унгвара. Торговал он всяким хламом, но имел целую бочку харчей. Поэтому новые спутники не вызывали у него ни тени приязни.

Сам он походил на изгнанника, которого мадьяры отправили на все ветры, но родина была так же далека, как и край света, поэтому, видимо, он остался и занялся какой-никакой торговлей.

Гепнер присмотрелся к старику и с удивлением заметил, что и тот его пристально разглядывает. Внезапная надежда неожиданно согрела Доминику сердце, хотя, казалось, для этого не было никаких оснований. Лекарь уже равнодушно принялся растирать связанные руки.

Вплоть до вечера он так и не взглянул на турка, все на что-то надеясь. Может, ночью удастся что-то выяснить?

Когда разбили лагерь, старика заставили готовить еду, и тот взялся за дело, недовольно бормоча что-то себе под нос. Доминик пристально следил за ним, ища какого-то намека или знака, но напрасно. Турок сунул ему тарелку с пресной кашей.

Он мысленно посмеялся над своими нелепыми надеждами на чудо.

На рассвете отправились снова в путь. Начиналась скалистая лесистая местность, переходя между холмами, а то и небольшими горами. Двигались теперь медленнее, от чего клонило в сон. Лекарю спалось ночью плохо, поэтому он закрыл глаза, чтобы наверстать упущенное. Впрочем, душный день вызвал лишь мучительную дремоту, которая сморивала еще больше. В глаза лезла труха от сена, градом катился пот, да еще и мухи бешено кусали, чем доводили до бешенства.