Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Курьер благодарно поклонился.

— А еще, пан сотник, — добавил князь, неожиданно обратившись так к гостю, — скажу, что смельчаки в наше время на вес золота. То ж не будет ли вам угодно, ожидая приезда короля, помочь нам в обороне Межирича?

— О, почту за честь, ваша милость! — пылко промолвил тот.

— Прекрасно, — сказал князь. — Тогда поручаю вам сотню замковых стрелков и приказываю отправляться на подмогу Карбовнику.

— Ваша милость, я не буду терять времени, — коротко ответил сотник.

— Подождите, — остановил его Острожский. — На память о нашей встрече примите от меня этот дар.

Он протянул ему один из тех мастерски сделанных мушкетов, что так очаровали стрелковое око гостя. После этого князь пожелал ему доброй дороги и вышел из зала.

Посланник также не замешкался и, с удовольствием стискивая новое оружие, подался за слугой, что его сопроводил.

Во дворе к нему спешно подошел коренастый человечек с красным, озабоченным лицом. Внимательно рассмотрев Христофа, он назвался замковым казначеем и протянул ему небольшую грамоту. Развернув ее, тот радостно засиял, хоть и всячески пытался сдержаться. Князь даровал ему десять дукатов, следовательно, тут было не до скромности.

— Пан желает получить все сейчас? — спросил казначей, неодобрительно созерцая такое сребролюбие.

— Нет, — подумав ответил курьер, — как вернусь.

Человек поклонился, но сразу же переспросил:

— Простите, а если… вас убьют?

— Тогда пошлите мне на тот мир, — сказал Христоф, — ибо я не собираюсь терять такое сокровище.

С этими словами он громко хохотнул и отправился в казарму стрелков, что находилась недалеко от ворот. Те, на чудо, уже были готовы и только ждали своего сотника, чтобы отправляться в дорогу. Отборное и молчаливое войско вскочило на коней и ровной вереницей подалось до Межирича.

Где-то в полночь из долины послышался лаяние собак. Оно становилось все громче, а уже через час в темноте замаячили очертания стен и сторожевые огни. Коней придержали и пустили медленным шагом. Казалось, именно от того Доминик почувствовал всю тяжесть своей усталости. Она камнем легла на его плечи и прижала к самой конской гриве.

Кто-то нещадно ткнул его кнутом под ребра.

— Взбодрись, Людвисар! — захохотал в темноте Иштван. — Еще немного — и отдохнешь.

— Что за город впереди? — спросил Гепнер, выравниваясь в седле.

— Унгвар, — ответил тот, — мы ненадолго остановимся в предместье, а потом двинемся дальше.

— Куда?

— Увидишь… Стерегите его, болваны! — кликнул он песиголовцам. — Потому как еще раз убежит, я с вас шкуру сдеру!

Те так прижали пленника со всех сторон, что он аж почувствовал вонь грязной потной шерсти.

Преодолев так еще с полумили, они остановились у одинокой корчмы, что по-воровски мигала двумя подслеповатыми оконцами. Рядом заблестела река, и часть всадников подались напоить лошадей. Остальные вместе с Иштваном, что держал за локоть связанного Доминика, зашли внутрь.

Сначала показалось, будто там не было никого, кроме четырех московских купцов, что, заливаясь водкой, упражнялись в злословии. Но из темного угла вдруг вышел человек в рясе.

— Приветствую вас, отче, — промолвил Иштван, — рад, что нам удалось встретиться в условленном месте.

— Да, — ответил служитель церкви, в котором Гепнер узнал епископа Либера, — хоть в мои лета уже столько не ездят верхом.

Все трое сели за стол, и заспанный корчмарь, что вылез невесть откуда, поставил перед ними кружки с вином.

— Пей, Доминик, — толкнул его мадьяр, — это придаст тебе сил.

Тот не заставил просить себя дважды и, схватив кружку, жадно выпил все до капли. Стало и вправду немного лучше.

Епископ и Иштван молча переглянулись. Либер обратился к мадьяру:

— Как здоровье его милости князя Острожского? Вам удалось получить аудиенцию?

— Удалось, — ответил тот, — князь чувствует себя хорошо. Так же, как и очаровательная София Елецкая, что уже находится под его опекой.

Гепнер встрепенулся, однако собеседники, казалось, этого не заметили.

— Я слышал, однако, что султанский пес, крымский хан, стоит с ордой под Меджибожем и требует отдать девушку туркам, — отметил епископ.

— Не волнуйтесь, отче, — с улыбкой ответил Иштван, — я верю в княжескую мудрость. Он сумеет передать ее графу Другету. Кстати, как чувствует себя его светлость?

— Граф также здоров. Ждет вас в Невицком еще этой ночью, — сказал Либер.

— Вы с нами, ваше преосвященство?

— Я на рассвете отправляюсь, в Лемберг. Там еще до сих пор не завершено дело одной еретички, — тут епископ холодно глянул на Доминика.

Тот ответил ему взглядом, полным презрения и ненависти.

— Ну вот, мой друг Людвисар, — кротко сказал венгр, — вскоре дело будет только за тобой. В Невицком уже готова для тебя мастерская, и лучшие помощники помогут тебе воплотить в жизнь замысел великого мастера. Ты сотворишь нам то адское оружие.

— А что дальше? — спросил Доминик, чувствуя, как нутро его леденеет от ужаса.

— Мы освободимся от турок и наведем порядок в Трансильвании, — сказал Иштван, — разве не благородная цель?

— А князь Острожский?

— Все будет зависеть от того, как он поступит с польским монархом. Тот скоро будет в его руках, — повел дальше мадьяр. — В конце концов, стоит ли тебе так проникаться судьбой Европы?

— Твой замысел не стоит и гроша без Ангельской Крови, — сказал Доминик. — А камня, похоже, у тебя нет…

В глазах венгра вдруг вспыхнул адский огонь.

— Думаю, вскоре ты охотно расскажешь мне, где он, — процедил Иштван. — Кстати, ваше преосвященство, — обратился он к епископу, — очевидно, вам следует поторопиться с тем делом в Лемберге. Тогда, вероятно, наш друг Людвисар будет более почтительным.

Либер скривился в насмешливой усмешке и, прошептав что-то мадьяру, поднялся и исчез в темноте. Тот кивнул в ответ, а через минуту подал знак трогаться.

В седле Доминик вдруг почувствовал, как веки его налились свинцом и открыть их стало невозможно. Только раз он открыл глаза, увидев перед собой темную реку, в которой мерцали огни переправы. Во рту почувствовался препаскудный вкус какого-то зелья и вина.

— Сукины дети, — прохрипел Гепнер, — нарочно мне чего-то подсыпали, чтобы я не помнил дороги… Сукины дети…

С этими словами он снова погрузился в беспамятство, навалившись грудью на конскую шею.

Пробуждение было тяжелым и жгучим, как с похмелья. Доминик оказался в тесной комнатке с небольшим окном, сквозь которое щедро лился багровый свет. Руки уже не были связаны, но следы от веревки вспухли и саднили. Поднявшись с твердой кровати, Гепнер огляделся вокруг.

На стенах висели потертые ковры, но пол оказался чистым, следовательно, кто-то ее таки подметал. Рядом с дверями стоял старый рассохшийся сундук, являясь скорее прибежищем для крыс, чем хранилищем для одежды и другого нехитрого скарба. Под окном примостился грубо стесанный стол, на нем — кувшин, рядом краюшка хлеба и кусок сыра.