Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Присмотревшись внимательнее, Доминик заключил, что граф чувствует себя довольно паршиво. Лоб обильно оросил пот, опухшие поросячьи глазки едва проглядывали на свет, а изо рта отдавало перегаром, что могло свалить и коня.

— Я хочу, чтобы вы взглянули на мастерскую, — еле ворочая языком, сказал Другет. — Вскоре там вы начнете работу.

Мастерская примыкала к северной стене, крепко ее подпирая, и, в случае опасности, была надежной опорой для защитников. Внутри находилась огромная печь и здоровенные мехи. Рядом лежали разнообразные формы и инструменты. За ними — бесчисленное количество обручей, дуг и крюков, бережно сложенных и подогнанных друг к другу.

Толстую стену прошивало несколько бойниц, над которыми были подняты деревянные заслоны, и одно-единственное прорубленное окно, что выходило на замковый двор. Под ним собралось трое крепких бородачей в старых потертых робах.

— Это ваши помощники, — проговорил граф, тяжело садясь на скамью, — каждый из них почтет за счастье… ох, черт возьми, как печет внутри… что я хотел сказать?.. Пустое… Ласло, где ты, сукин сын? — крикнул он в открытую дверь.

Доминик осторожно подступил к нему.

— Вижу, вы очень страдаете, мой пане, — сказал пленник.

— Эт, — отмахнулся тот, — каждое утро то же самое… Мне нужна полная кружка из моей «прогулочной» бочки, да и по всему…

— Вино погасит огонь в животе, но не разгонит из головы туман и не вернет ясность ума, — возразил Гепнер. — Если позволите, я помогу вашей милости, потому что знаю лучшее лекарство.

— Вон как, — граф с подозрением покосился на него. — Что за лекарство?

— Велите прислать сюда кого-нибудь из кухни, — попросил Доминик.

В ответ тот криво улыбнулся, но все же подал знак. Через несколько минут в мастерскую зашла тучная молодица и, глянув на присутствующих испуганными глазами, низко склонилась перед графом. Тот слабым жестом показал на Гепнера.

— Это ты выделяешь сыр узнику, сидящему в башне? — неожиданно спросил Людвисар.

Кухарка, испугавшись еще больше, молча глянула на графа, но Другет сам от удивления раскрыл рот.

— Отвечай! — рявкнул Доминик.

— Я, ваша милость… — растерянно сказала та.

— Итак, ты думаешь, что тот человек — бестелесный дух? — продолжил Гепнер. — Хотя даже духи едят больше, чем бедняге приносят.

— Видит Бог, паночку дорогой, — заголосила молодуха, — я выделяю столько, сколько велела мне ясная графиня…

Слезы покатились по ее свекольному лицу, аж Доминик должен был снова гаркнуть, чтобы она смолкла. Подействовало это не сразу, потому что, очевидно, в ее грузному теле где-то таилась немалая кадка с рассолом. Когда же в мастерской наконец воцарилась тишина, Гепнер и сам был не рад своей затее и, виновато оглядев присутствующих, подозвал женщину к себе. Та боязливо подошла.

Немного поскребя себя по подбородку, он тихо зашептал ей что-то на ухо, от чего та сначала прыснула со смеху, а потом скривилась от отвращения.

— Скорее! — добавил тот вслух. — Чтобы сейчас же принесла.

Женщина сбежала с рвением, которого от нее нечего было ждать. Вскоре она вернулась, раскрасневшись, как заходящее солнце, неся в руках немаленькую глиняную кружку. Взяв ее, Доминик обратился к графу:

— Позвольте, пане граф, предложить вам то, что сразу вернет бодрость. Я лишь добавлю сюда последнюю составляющую.

Он, будто фокусник, достал из рукава маленький мешочек и, развязав его, добыл оттуда щепотку какого-то пепла. Бережно собрав его на ладони, лекарь сыпанул в кружку. Оттуда сначала донеслось свирепое шипение, а потом поднялось облако белого вонючего дыма.

Когда он рассеялся, Гепнер любезно протянул кружку Другету. Однако тот испуганно замахал руками, давая понять, что никогда не будет пить это колдовское зелье.

— Мой пане, — обратился к нему лекарь, — моя жизнь — в ваших руках. Поэтому хотел бы я, дав вам яд, заслужить и себе преждевременную смерть? Искреннее и единственное мое желание — принести вашей милости облегчение, а себе — немного барской милости. Мои лекарства не один раз прогоняли такой недуг…

— Сначала выпей сам, — прохрипел тот.

— Они навредят, если тело здоровое, — попытался возразить пленник.

— Пей, иначе не выйдешь отсюда живым! — заверещал хозяин замка, еще сильнее залившись потом.

Солдаты обнажили сабли и ступили вперед.

— Ладно, — Гепнер побледнел и, тяжело вздохнув, поднес кружку ко рту.

После глотка его рот перекосился от отвращения, став похожим на злую карнавальную маску, которыми отгоняют злых духов где-то в Венеции. Дальше что-то пошло в его брюхе, и Доминик должен был ухватиться за стену, чтобы не упасть.

— С Божьей милостью, пане граф, — простонал он, — теперь вы…

Тот недоверчиво взял кружку, ожидая, что узника вот-вот разорвет на куски. Когда же этого не произошло, он опасливо заглянул внутрь.

— Пан будет мне благодарен, — сказал лекарь, — это надолго прогонит ваших демонов.

Последнее, видно, таки произвело впечатление, потому что, закрыв пальцами нос, Другет залпом хлебнул все в разинутую глотку.

В следующий момент беднягу графа затрясло, как в лихорадке. Резко свалившись со скамейки на землю, он, однако, сразу вскочил на ноги и с ужасным воплем стал метаться из угла в угол, как бесноватый. Под конец он уже готов был лезть на стену и даже пролезть сквозь бойницу наружу, рискуя при этом безнадежно застрять.

К счастью, графа вовремя покинули силы, и он рухнул на пол, так и не осуществив своего дерзкого намерения.

Прошло добрых четверть часа, а владелец замка так и не подал никаких признаков жизни. Он лежал навзничь, устремив пустой взгляд куда-то в потолок и как будто с безразличием рассматривал еще свежие, грубо обтесанные балки.

— Собака! — бросились к нему мадьяры. Людвисар почувствовал на шее и плечах словно железные клещи. — Ты его отравил, собака! Смерть тебе!

— Сюда его! — рявкнул кто-то, взмахнув со свистом саблей.

Доминика потащили к широкой наковальне и повалили грудью вниз. Чьи-то руки задрали воротник сорочки, обнажив шею. Еще миг, и ему бы конец, аж вдруг граф Другет пришел в себя.

— Руки прочь от него, падлюки… — голос его был слабым и свистящим, как у полудохлого козла, а сам он и дальше лежал навзничь, поэтому солдаты решили, что это им послышалось. Впрочем, когда сабля вновь нависла над Гепнером, граф оперся на локте и прохрипел:

— Прочь, падлюки…

Отступившая стража наконец дала покой пленнику. Другет медленно поднимался на ноги, но создавалось впечатление, что это был совсем не тот граф: лицо его озарила счастливая гримаса, а движения медленно приобрели гибкость и ловкость определенных навыков.

Зато Гепнер выглядел теперь, как побитый пес, словно в какой-то момент они поменялись ролями.